15.2. основные черты антикапиталистически-тоталитарной экономики

Производительные силы командной экономики. Уровень  про­изводительных сил псевдосоциалистической тоталитарной эконо­мики, сложившейся в Советском Союзе, а затем, при его содейст­вии - в Китае и других странах, был однопорядковым с уровнем, достигнутым в среднем в мировом капиталистическом хозяйстве. Однако функционирование и развитие производительных сил ха­рактеризовалось рядом недостатков, имевших атрибутивную при­роду. Прежде всего - это глубинные внутренние диспропорции, предопределенные "догоняющим типом" экономического разви­тия и милитаризацией хозяйства. Гипертрофированное развитие получили отрасли I подразделения, и прежде всего - военная и связанные с ней отрасли промышленности. Здесь были достигну­ты высокие результаты, в том числе - и на уровне мировых при­оритетов (например, в производстве военной техники в ходе II мировой войны, позже - в разработке и производстве космичес­кой техники).  Однако эти успехи достигались ценой замедленного развития II подразделения, перераспределения ресурсов и средств из сельского хозяйства и, в конечном итоге - за счет низкого жизненного уровня населения.

Особенностью производительных сил командной экономики был, преимущественно, экстенсивный тип роста, что объяснялось большей приспособленностью экстенсивного хозяйствования к командно-административным методам управления. Этому способ­ствовало также наличие значительных природных и трудовых ре­сурсов. Командная экономика достаточно успешно действовала, когда нужно было решать задачи экстенсивного роста без измене­ния технической базы производства, посредством наращивания валовых объемов производства продукции. В этом случае цель "догнать и перегнать" формально достигалась, но при этом, как правило, результат обесценивался, так как в течение времени его достижения экономика стран-соперниц переходила на качественно иной уровень функционирования. Так, к концу 80-х гг. СССР занимал первое место в мире по добыче нефти и газа, - но разви­тые страны к этому времени уже перешли к энерго- и ресурсосбе­регающему типу производства; в СССР добывалось в 5 раз боль­ше железной руды и выплавлялось в 2,2 раза больше стали, чем в США, - но советские станки, в среднем, были почти в три раза тяжелее аналогичных американских и т.д. В отличие от чисто ко­личественного наращивания объемов традиционного, а тем более рутинного производства, качественные преобразования, нововве­дения в гораздо меньшей степени поддаются командному воздей­ствию. Отсюда - такой атрибут командной экономики, как невос­приимчивость к техническому прогрессу.

Важнейший недостаток движения производительных сил командно-тоталитарной экономики - неэффективность функцио­нирования их основного элемента, то есть рабочей силы. Способ­ности к труду не могли получить полной реализации и развития, так как отсутствовала или была в значительной степени ограниче­на экономическая заинтересованность в труде, получили распро­странение принудительные формы его организации. В формах организации и функционирования процесса труда проявилась вза­имосвязь производительных сил и производственных отношений командной экономики.

Отношения собственности и формы организации труда. Офи­циально было провозглашено господство общенародной формы собственности, во взаимодействии с которой предполагалось функ­ционирование, в качестве подчиненной формы, кооперативной (колхозной) собственности. Обе эти формы рассматривались как конкретизация социалистической собственности. Однако факти­ческие взаимосвязи собственности и труда приобрели совершен­но иную социально-экономическую природу. В качестве субъекта первичного присвоения прибавочного продукта и субъекта хозяй­ственного управления по мере развития командной экономики все более явно начинает выступать номенклатурная партийно-го­сударственная бюрократия. Обнаруживается тенденция ее превра­щения в класс фактических собственников.

За несколько десятилетий существования командной эконо­мики класс этот, по-видимому, не успел окончательно сложиться и оформиться; достаточно размыты оставались его границы и ctdw тура. Но, во всяком случае можно говорить о классовоподобной rpуппе, слое, касте и т.п., относительно чего остальная часть населения выступает как объект эксплуатации (еще в 30-е годы для объ­ективных наблюдателей было очевидно, что советская бюрокра­тия "есть новый привилегированный класс, который может жес­токо эксплуатировать народные массы"[604]). Искусственно сконстру­ированная как некая антитеза капиталистической собственности фактическая социально-экономическая структура могла реально существовать лишь в условиях, когда обществу присущи черты тоталитаризма. Современный тоталитаризм порожден объектив­ными качествами позднемонополистического капитализма, и со­ответствующие тенденции в различных формах проявили себя во многих странах. Однако наиболее полно его черты присущи сис­теме антикапиталистического псевдосоциализма. («Массовое, тех­нологически высокоразвитое, бюрократизированное общество само по себе еще не есть тоталитаризм, но содержит существенные предпосылки для его формирования... Каковы эти критерии? Во-первых, официальная идеология, полностью отрицающая ранее существовавший порядок и призванная сплотить всех граждан общества для построения нового мира; во-вторых, единственная массовая партия, возглавляемая одним человеком (диктатором), организованная по олигархическому принципу и тесно интегри­рованная с государственной бюрократией; в-третьих, террористи­ческий контроль не только над "врагами" режима, но и над все­ми, на кого укажет перст партийного руководства; в-четвертых, партийный контроль над всеми средствами массовой информа­ции; в-пятых, аналогичный контроль над всеми вооруженными силами; в-шестых, централизованное бюрократическое руковод­ство всей экономикой»[605].)

В противоположность имевшим хождение и до, и после рево­люции упрощенным представлениям о том, что послереволюци­онные производственные отношения будут "ясными, прозрачными" (а отголоски такого понимания встречаются и сегодня), в дей­ствительности антикапиталистически-тоталитарная экономика ха­рактеризовалась чрезвычайной сложностью реальных хозяйственных взаимосвязей, обилием превращенных форм, многочисленными яв­ными и латентными противоречиями. Это весьма затрудняет не только обыденное, но и научное осмысление данного социального феномена, порождает разнообразие точек зрения, вплоть до взаи­моисключающих. Каркасом тоталитарной власти были охвачены гетерогенные хозяйственные уклады и разнонаправленные эконо­мические процессы. Будучи по самоназванию, по "вывеске" социа­листической, тоталитарная экономика по действительному месту в формационной структуре представляла собой незрелую, преж­девременную попытку посткапиталистической трансформации, не вышедшую за пределы внешнего отрицания капитализма; по ха­рактеру собственности она выступала как номенклатурно-бюрократическая, а по методам управления и хозяйствования - как команд­ная система. В ходе изложения материала данной главы отмечен­ные характеристики (тоталитарная, бюрократическая, командная экономика) употребляются, с поправкой на контекст, как близкие или совпадающие по содержательному смыслу.

Попытка построения социализма, понимаемого преимущест­венно как "антикапитализм", то есть в условиях, когда для этого еще не созрели объективные исторические предпосылки, и пред­шествующий способ производства не исчерпал возможностей свое­го развития, фактически привела к реставрации докапиталисти­ческих социально-экономических форм, к своего рода инверсии вектора социального времени. Широкое распространение полу­чили принудительные формы организации труда. Возникла целая система "лагерной экономики", основанная на использовании при­нудительного (по существу - рабского) труда заключенных. Их общее количество с начала 30-х до начала 50-х годов исчислялось миллионами, доходя в отдельные годы до 15 млн. человек, то есть до четверти от общего числа занятых в материальном производст­ве. Целые отрасли промышленности были почти полностью вклю­чены в систему лагернорабской экономики (лесозаготовительная, горнорудная, значительная часть крупного строительства и т.д.).

В аграрном секторе, где было занято до 60\% совокупной ра­бочей силы, утвердилась система "государственного крепостничества". Колхозники не имели паспортов и не могли по своему желанию менять место жительства и работы. Для жителя некоторого данного сельского населенного пункта после проведения насильственной "коллективизации" труд в колхозе (совхозе) становился принуди­тельным и, в значительной степени, безвозмездным. Средства су­ществования колхозники получали в результате работы на при­усадебных участках, условием пользования которыми являлась выработка некоторого обязательного минимума "трудодней" в колхозе и уплата разорительных натуральных налогов (тем самым были возрождены барщинная и оброчная формы хозяйства). На­туральные, а затем и денежные выплаты "на трудодни" имели для воспроизводства рабочей силы, в целом, второстепенный харак­тер ("... Государство не ограничивалось и тем, что в виде обяза­тельных поставок забирало почти бесплатно практически всю про­дукцию общественного хозяйства колхозов. Оно требовало еще и больших обязательных натуральных поставок с личного подсо­бного хозяйства колхозников, но и этим не ограничивалось. Кро­ме всего этого, на колхозные дворы накладывались большие обя­зательства по денежному налогу и подписке на ежегодные госу­дарственные займы. Поэтому, отдав государству натурой почти весь продукт общественного хозяйства и часть - личного, надо было еще везти другую часть продукции личного хозяйства на рынок, чтобы выручить деньги для оплаты налогов и займов... Государственная торговля была практически избавлена от забот не только о деревне, но и о малых городах и поселках, получав­ших дешевое рыночное снабжение за счет окончательного обни­щания деревни. А чтобы колхозники от такой жизни не разбежа­лись, им не выдавали паспортов, необходимых в городе... Таким образом, секрет рыночного равновесия при снижении цен прост. За этим не стояла ни особая мудрость, ни особая забота о народе. Это было обеспечение насыщения весьма узкого рынка, рынка для меньшинства населения за счет безжалостной эксплуатации большинства. Добавим: для важного в политическом отношении меньшинства (население крупных городов) за счет распыленного и безгласного большинства (деревня)... Хорошо снабжались лишь Москва, Ленинград и немногие центры сверх того. Индустриаль­ные центры провинции, слишком крупные для обеспечения одним колхозным рынком, плохо снабжались и государством"[606]).

В других отраслях народного хозяйства утвердилась система организации труда, соединяющая в себе черты своеобразного госу­дарственного капитализма и докапиталистических форм. Сущест­вовал механизм найма на работу к единому "хозяину" - государ­ству (выступавшему, фактически как выразитель интересов но­менклатурной бюрократии). От государства работники получали заработную плату, величина которой устанавливалась на уровне, тяготеющем к прожиточному минимуму. Невозможность для ра­ботника повысить свою зарплату, перейдя к другому собственни­ку средств производства, второстепенность роли зарплаты в усло­виях карточной системы распределения важнейших объектов по­требления, многочисленные ограничения и регламентации форм движения и воспроизводства рабочей силы, военизированный тип организационно-хозяйственных форм на многих предприятиях (особенно в оборонной промышленности, на предприятиях транс­порта и связи) придавал трудовым отношениям и в этих отраслях принудительно-докапиталистические черты.

Таким образом, официально провозглашавшаяся схема клас­совой структуры (рабочий класс, колхозное крестьянство, слой трудовой интеллигенции) отражала лишь второстепенные и внеш­ние формы социально-экономической организации общества. За ними скрывалось более глубокое, первичное отношение между совокупностью трудящихся, присваивающих необходимый про­дукт (и, зачастую, не в полном объеме), и номенклатурной бюро­кратией - субъектом присвоения прибавочного продукта и субъ­ектом управления. Первоначально предполагалось, что работни­ки государственного (партийного) аппарата - это представители трудящихся, особой трудовой функцией которых являются коор­динационно-управленческие операции, а также распределение и использование прибавочного продукта в интересах всего общест­ва. Но по мере развития командной экономики, в силу внутрен­них закономерностей воспроизводства бюрократической органи­зации, интересы общества отступали на второй план, а первич­ную роль приобрели интересы самой бюрократии, трансформи­ровавшейся из административного, организационно-экономичес­кого - в социально-экономический, классовый элемент общест­венной структуры[607]. Соответственно, в доходах бюрократии доля трудовых и нетрудовых элементов изменялась в пользу последних, что означало воспроизводство эксплуататорских отношений.

Воспроизводственные формы хозяйственного механизма. Реставрация в условиях командной экономики докапиталистических форм основного производственного отношения привела к огра­ничению сферы действия товарно-денежных связей и к их формализации. Поскольку сохранялось и развивалось общественное разделение труда, то обмен продолжал оставаться экономической необходимостью, но условность обособления хозяйственных еди­ниц друг от друга и от центра способствовала утверждению пре­имущественно нетоварных, административно-организованных форм обмена. Денежное обращение формализовалось, так как движение денег лишь формально сопровождало организованное командными методами движение натуральных потоков ресурсов и результатов производства. Деньги превратились в некую услов­ную счетную единицу; они не могли исполнять свои действитель­ные функции и, прежде всего, функцию меры стоимости, поскольку в условиях государственного произвола в установлении цен денежное обращение в очень искаженной форме отражало стои­мостные процессы. Командное установление цен, деформировав­шее стоимостные пропорции, препятствовало реализации функ­ций закона стоимости и функций цен. Этим объясняется, в част­ности, такой феномен, как существование в течение многих лет и даже десятилетий так называемых "планово-убыточных" предпри­ятий и целых отраслей. Они были убыточны не потому, что обяза­тельно плохо работали, а потому, что цены на их продукцию были искусственно занижены. Аналогично этому, высокая рентабель­ность тех или иных хозяйственных единиц далеко не всегда озна­чала и высокую эффективность их работы.

Формализация товарно-денежных отношений сказалась и в сфере распределения. Прежде всего, это относится к распределе­нию факторов производства, осуществлявшемуся посредством системы "фондирования". Предприятиям их вышестоящие адми­нистративные инстанции выделяли производственные ресурсы в виде натуральных фондов, и лишь после прохождения бюрокра­тической процедуры "выбивания" фондов и соответствующего "прикрепления" к поставщикам этих фондов осуществлялась фор­мальная операция оплаты за них со стороны "покупателей". Су­ществовала громоздкая иерархическая система государственного материально-технического снабжения, создававшая благоприят­ные условия для многообразных злоупотреблений. Наряду с административным ценообразованием, механизм распределения средств производства деформировал показатели рентабельности, отражавшие, фактически, не столько рыночную эффективность, сколько обусловленные внеэкономическими факторами привиле­гии или ограничения[608].

Распределение средств существования и других предметов по­требительского назначения для значительной части населения, как отмечено выше, сводилось к выделению натуральных форм необ­ходимого продукта. В городах определенную роль играли и де­нежные формы распределения, однако и здесь отсутствовали эко­номические условия для действия официально провозглашавше­гося закона "распределения по труду". Принцип "от каждого - по способностям, каждому - по труду" не мог быть реализован ни в первой, ни во второй своих частях. В условиях принудительного и полупринудительного труда не могло быть и речи ни о действи­тельной реализации способностей работников, ни о распределе­нии по труду. Господствующую роль в сферах личного распреде­ления и потребления играли принцип уравнительности и тесно свя­занный с ним принцип "статусного потребления". На отдельно взя­тых уровнях социальной иерархии преобладала уравнительность, а дифференциация потребления, в весьма незначительной степе­ни корректировавшаяся результатами труда, предопределялась, главным образом, различиями в социальном статусе. Доходы хо­рошего рабочего, например, мало отличались от доходов других рабочих аналогичной формальной квалификации; зато, при про­чих равных условиях, они были порой порядково ниже доходов самого нерадивого чиновника, включенного в номенклатурную бюрократию. Потребление выше среднего уровня было особой го­сударственной привилегией; при этом формализация товарно-денежных факторов распределения и потребления достигалась по­средством целой системы привилегий: закрытых магазинов, спец­транспорта, распределителей, специальных учреждений медицин­ского обслуживания и т.д. Поэтому номинальное присвоение де­нежных сумм не отражало фактических отношений распреде­ления и потребления: один и тот же рубль имел совершенно разную экономическую весомость в руках рабочего, пришедше­го в обычный магазин или на рынок, и в руках государственно­го чиновника, вносящего символическую плату или вообще не оплачивающего товары и услуги, предоставленные ему в каче­стве привилегии. Ясно, что закрепление и воспроизводство та­кой системы отношений требовало чрезвычайно жесткого кон­троля за всеми процессами общественной жизни со стороны государственного аппарата[609].

Системы управления и планирования. Хозяйственный меха­низм тоталитарной экономики мог действовать лишь в условиях бюрократически централизованного управления и планирования. Необходимые в любой экономической системе методы админи­стративного управления (то есть управления посредством прика­зов, распоряжений и иных инструментов неэкономического во­леизъявления) приобрели здесь абсолютно преобладающую роль; им оказались полностью подчинены собственно экономические зависимости и необходимости. Была достигнута гипертрофирован­ная централизация механизма принятия управленческих решений; в условиях их однонаправленной ориентации ("сверху вниз"), сла­бости механизмов обратной связи и репрессивного стимулирова­ния исполнения приказов система управления становилась гро­моздкой и неэффективной. Изменение ее социально-экономичес­кой природы: от административно-регулирующего обеспечения экономических процессов к централизованному управляющему воздействию на народное хозяйство в интересах номенклатурной бюрократии - дает основание говорить не просто об администра­тивно управляемой, но именно о командно-бюрократической эко­номике.

Важнейшим атрибутом экономики данного типа являлось бюкратически централизованное планирование. Планы носили ди­рективный характер ("план - закон"); их выполнение составляло основную задачу и основной критерий оценки деятельности хо­зяйственных единиц. Общемировая тенденция усиления роли планового начала во всех сферах социальной действительности[610] приобрела в условиях командной экономики уродливый характер: выполнение планов превратилось в самоцель; планы должны были выполняться "любой ценой" (в том числе и такой, которая пре­вращала этот процесс в бессмыслицу, в неэффективную растрату ресурсов); планы слабо отражали объективные тенденции разви­тия экономики и составлялись на практике по принципу "от достигнутого" (к достигнутому в предшествующий период уровню производственных показателей формально добавлялось несколь­ко процентов "планового" прироста).

Принципиальные недостатки информационного обеспечения при­нятия управленческих решений и разработки планов, командно-реп­рессивное стимулирование их выполнения привели и к формализа­ции централизма и планирования. Хотя тезис о "преимуществах социализма" в связи с централизацией управления и планирова­ния являлся одной из излюбленных догм официальной пропа­ганды, фактическая степень экономической централизации и пла­номерности была ниже, чем в развитых странах с рыночной эконо­микой.

Вместе с тем, ошибкой является отождествление пороков командно-бюрократической экономики с недостатками социализ­ма. За официальной вывеской социализма фактически скрыва­лась тоталитарная общественная система, ни по одному из основ­ных критериев не соответствовавшая научному пониманию соци­ализма как общества, являющегося объективным историческим преемником капиталистической цивилизации, усваивающего все ее достижения и обеспечивающего, на этой основе, качественно более высокий уровень экономической эффективности и уровень жизни населения, повышение степени демократизации и гумани­зации социальных отношений.