Глава 1. введение.

Когда я был 14-летним мальчишкой, то считал своего отца настолько невежественным, что едва мог выносить присутствие старика. Но когда мне исполнился 21 год, я изумился тому, как многому он научился за семь лет.

Марк Твен (1895-1910)

Спустя века молчания, непонимания и откровенно враждебного отношения проблемы и потребности психического здоровья детей удостаиваются все большего внимания, возникшего вместе с беспокойством о благополучии детей, которое в последнее время проявляет общество. К счастью, сегодня все больше людей, подобно нашим читателям, заинтересованы в понимании потребностей детей и подростков и адекватном реагировании на них. Возможно, рассмотрев проблемы психического здоровья детей более подробно, вы уже начали понимать, что проблемы эти отличаются во многих отношениях от подобных проблем у взрослых. Может быть, вы мечтаете о карьере в сфере преподавания, консультирования, медицины, права, реабилитации или психологии — каждая из этих дисциплин опирается в определенной степени на знание особых потребностей детей, помогающее выделять основные направления деятельности и осуществлять практические действия в каждой из названных областей. Какими бы ни были ваши мотивы, нам приятно представить захватывающую область исследований, которая, как мы надеемся, даст возможность познакомиться с понятиями и вопросами, которые окажут на вас серьезное влияние. Вопросы, касающиеся психического здоровья детей, имеют прямое отношение ко многим из нас в связи с нынешними и будущими профессиональными, общественными и родительскими ролями.

Давайте начнем с рассмотрения проблем Джорджины, которые поднимают несколько фундаментальных вопросов, способствующих обретению современных взглядов на психические расстройства у детей. Задайте себе вопрос: выглядит ли поведение Джорджины патологическим или же аспекты ее поведения нормальны при определенных обстоятельствах?

Джорджина: Успокаивающий подсчет.

Когда Джорджине было 10 лет, проявление странных симптомов стало столь очевидным, что у ее матери возникла необходимость как можно скорее понять, что происходит. Поведение девочки впервые стало вызывать беспокойство примерно два года назад, когда она заговорила o том, что с ней и ее семьей должно случиться какое-то несчастье. Ее мама вспомнила, как в третьем классе Джорджина возвращалась домой и жаловалась, что «ей нужно закончить одну вещь, но она, видимо, не сумеет» или что «она знает что обязательно забудет что-нибудь, поэтому должна постоянно об этом думать». Мать поведала нам о своей растерянности и тревоге: «Я помню, как уже в пятилетнем возрасте Джорджина дотрагивалась до вещей и расставляла их определенным образом, например, чистила зубы в определенной последовательности или перекладывала тетрадки в ранце по несколько минут. Иногда я замечала, что она снова и снова возвращается в комнату, и ей, по-видимому, нужно было проверить что-то и разложить вещи по-своему прежде чем она уйдет». Когда мать Джорджины рассказала об этом семейному врачу то услышала в ответ: «Вероятно, у нее сейчас такой период, это вроде детского стишка: «будешь скрипеть половицами, у мамы треснет поясница». Не обращайте внимания, и это прекратится».

Но это не прекратилось. Джорджина придумала еще более сложные ритуалы, связанные с подсчетом слов и объектов, обычно группами по четыре. Она сказала маме, что ей нужно пересчитывать вещи и группировать их определенным образом и что только она знает как это нужно делать. Когда Джорджина пришла ко мне на прием, она сказала, что когда ей что-то говорят или когда она читает то должна считать слова, группируя их по четыре, а затем составлять из этих групп все большие и большие группы из четырех составляющих. Она взглянула на груду журналов в моем кабинете и на книги на полке и совершенно серьезно объяснила, что считает и группирует эти предметы, пока мы разговариваем! Джорджина постоянно боялась забыть какой-то фрагмент исчислений или какие-то объекты или быть прерванной, так как ей казалось, что если она не сможет завершить подсчет с ее родителями или с ней произойдет какая-то ужасная трагедия. Хуже всего бывает по вечерам, объяснила она, поскольку нельзя засыпать, пока счет не закончен, а на это может уйти много времени (обычно несколько часов, как пояснила ее мать). Нетрудно догадаться, что дневные ритуалы подсчета отрицательно сказались на успеваемости девочки и ее отношениях с друзьями. Мама показала мне ее табель: успеваемость Джорджины по нескольким предметам снизились с вполне высокой до почти неудовлетворительной (адаптировано из Piacentini & Graae, 1997).

<Странный ритуал подсчета был у Джорджины симптомом обсессивно-компульсивного расстройства.>

Как бы вы охарактеризовали проблему Джорджины? Можно ли сказать, что это эмоциональная проблема? Проблема обучения? Какое-то нарушение в развитии? Не мог ли вызывать эти странные ритуалы какой-то фактор в ее окружении или же, вероятнее, что она реагирует на какие-то внутренние процессы, которые нам не известны? Будет ли она и дальше вести себя подобным образом, и если да, то чем мы можем ей помочь?

Когда родители обращаются за помощью или советом, они часто задают вопросы о поведении ребенка, аналогичные этим, и, разумеется, хотят знать, каков может быть дальнейший ход событий и выход из сложившейся ситуации. Кроме того, эти вопросы дают представление о направлениях исследований в области детской психопатологии: определение составляющих нормального и патологического поведения у детей разного возраста и пола; идентификация причин и коррелятов патологического поведения детей; составление долговременных прогнозов в случае различных детских проблем; разработка и оценка методов лечения и/или профилактики патологического поведения детей.

Выбор способа описания отклонений, проявляющихся у детей, и вреда, который подобные отклонения могут нанести, часто является первым шагом к пониманию характера проблем ребенка. Как мы увидим в главе 7 («Тревожные расстройства»), поведение Джорджины удовлетворяет диагностическим критериям обсессивно-компульсивного расстройства. Диагностические характеристики, правда, далеко не совершенные, говорят очень многое о характере ее расстройства, о том, как оно может протекать в дальнейшем и какие методы лечения могут оказаться эффективными.

Трудности Джорджины служат иллюстрацией для описания важных особенностей, отличающих большинство детских и подростковых расстройств:

— Когда просят помочь детям, часто бывает неясно, кому на самом, деле нужно помочь. Дети обычно попадают в поле зрения специалистов вследствие беспокойства взрослых — родителей, педиатров, учителей или школьных учителей, — и сами дети могут не иметь возможности выбора в подобной ситуации. Это имеет важное значение для понимания того, как выявляются проблемы детей и как мы на них реагируем. Сами дети не обращаются за помощью.

— Часто трудности детей и подростков связаны с несоответствием их развития ожиданиям взрослых. Нарушение может быть временным, как это бывает в большинстве случаев ночного недержания мочи, но может являться и первым признаком более серьезных проблем, ожидающих ребенка в будущем, как это и произошло в случае Джорджины. Для определения статуса каждого конкретного случая требуются знания в области как нормального, так и патологического развития (Achenbach, 1995).

— Многие виды проблемного поведения, демонстрируемые детьми и подростками, не являются, в сущности, патологическими; в определенной степени они свойственны большинству детей и подростков. Например, нет ничего необычного в периодических переживаниях по поводу собственной забывчивости или «потери» мысли; однако ощущения Джорджины заметно отличаются от этих нормальных тревог. Таким образом, чтобы решить, что следует предпринять, необходимо быть компетентным в области известных психических расстройств и причиняющего беспокойство проблемного поведения.

— Вмешательства в случае детей и подростков часто нацелены на то, чтобы обеспечить дальнейшее развитие, а не просто восстановить прежний уровень функционирования психики. В отличие от большинства расстройств, свойственных взрослым, в случае многих детских проблем целью становится развитие способностей и навыков, а не только устранение дистресса.

Прежде чем мы обратимся к сегодняшним определениям патологического поведения детей и подростков, имеет смысл отметить, что интерес, который в последнее время возник к проблемам детей и подростков, и деятельное внимание общества вызвали заметное улучшение психологического климата, окружающего детей, и их психического здоровья, несмотря на то, что в этой области предстоит сделать еще очень многое. Многим детям, а особенно нуждавшимся в особом отношении и воспитании, приходилось очень тяжело в иных социальных условиях: они были вынуждены трудиться в угольных шахтах, участвовать в тяжелых сельскохозяйственных работах или и вовсе нищенствовать. Беспокойство о потребностях, правах и воспитании детей требует от общества чуткости и информированности, которых до XX в. в явной, устойчивой форме просто не существовало (Aries, 1962). Приступая к чтению исторического обзора, обратите внимание на то, как сильно повлияли на относительно молодую детскую патопсихологию философские и социальные изменения во «взрослом» взгляде на детей и в отношении к ним (Borstelmann, 1983; French, 1977).

История вопроса и научные достижения.

Это были периоды горячки и меланхолии; не помню, чтобы я хоть раз поднял голову и посмотрел на луну или другое небесное тело. Я смотрел вниз на освещенные фонарями широкие улицы и туда, где деревья в саду согласно шелестели всю ночь в непроницаемой тьме; однако картины внешнего мира освежали и ободряли меня; и вся печаль и тяжесть ночи исчезали с появлением первой из длинной вереницы деревенских повозок, — тех, что в часы утренних сумерек, вместе с ржанием лошадей, щелканьем кнутов, криками кучеров и сотней других целительных звуков, скрипели и громыхали, проезжая мимо моего окна.

Роберт Льюис Стивенсон, воспоминания о болезни и депрессии детства (адаптировано из Calder, 1980, с. 36).

Способность общества помочь детям нормально развиться и приобрести необходимые навыки требует не только медицинских, педагогических и психологических ресурсов, но также наличия социальной философии, признающей детей полноправными и полноценными членами общества независимо от прочих социальных установок. Хотя сегодня такой взгляд на детей может казаться очевидным, подобное отношение к детям было нехарактерно для большинства общественных структур. Из древних письменных источников нам известно, что в древнегреческом и древнеримском обществах любой человек с физическими или психическими недостатками, будь он ребенок или старик, считался обузой и позором общества, по этой причине его следовало презирать, игнорировать или даже казнить (French, 1977).

Проблемы психического здоровья детей, в отличие от психических расстройств взрослых, до XVIII в. редко даже упоминались как в специальной литературе, так и в других источниках.(Barlow & Durand, 1995). Впервые в истории интерес к детской патопсихологии становится заметным к концу XVIII в. Под сильным влиянием церкви необычное или беспокойное поведение детей приписывалось, главным образом, их врожденному необузданному и дерзкому характеру (Kanner, 1962). Фактически, в этот период светским объяснениям сколько-нибудь ненормального поведения детей редко уделялось серьезное внимание, поскольку одержимость дьяволом и прочими силами зла устраивала всех в качестве исчерпывающего объяснения (Rie, 1971). Никто не решался противоречить этому объяснению, понимая, что бунтарь, в свою очередь, может быть объявлен одержимым и подвергнуться соответствующему обращению.

Как это ни печально, в XVII и XVIII вв.2/3 младенцев умирали, не дожив до 5 лет. Часто они гибли из-за отсутствия антибиотиков или других препаратов, способных победить смертельные для тех времен болезни (Zelizer, 1985). К тому же зачастую приветствовалось суровое или безразличное отношение к собственным детям. Деяния, начинавшиеся с полного родительского безразличия и отсутствия должной заботы и заканчивавшиеся физическим и сексуальным насилием над детьми, просто не замечались или рассматривались как право взрослых на воспитание и наказание ребенка (Radbill, 1968). Точке зрения, состоявшей в том, что дети являются собственностью и объектом ответственности исключительно родителей, и присутствовавшей в общественном сознании на протяжении многих веков, не бросило вызов ни одно движение протеста — никто не добивался более гуманного отношения к детям, несомненно страдавшим от неадекватного воспитания. К примеру, прерогатива родителя добиваться повиновения ребенка была узаконена принятым в Массачусетсе Актом об упрямых детях от 1654 г., который разрешал родителю предавать «упрямого» ребенка смерти за непослушание (к счастью, никто не подвергся этой крайней мере наказания) и вплоть до середины 1800-х гг. позволял держать в клетках и подвалах детей с серьезными нарушениями в развитии (Donohue, Hersen & Ammerman, 2000).

Пробуждение общественного сознания.

Если нация предоставляет детям и молодежи возможность развивать свои способности в максимальной степени, если им даются знания, позволяющие понять мир и мудрость, чтобы они могли его изменять, тогда перспективы такого общества отрадны. Напротив, общество, которое не заботится о детях, как бы хорошо оно ни действовало в других областях, рискует в итоге распасться и погибнуть.

Urie Bronfenbrenner, 1977

К счастью, на протяжении XIX в. положение детей и подростков постепенно улучшалось, а к концу XX в. мы наблюдаем стремительный прогресс в деле защиты прав детей. Но до изменений в законах и установках, появившихся в самое последнее время, дети (а также женщины, представители различных меньшинств и люди со специфическими потребностями) часто были последними, кто пользовался благами процветающего общества, и в то же время становились первыми жертвами его недостатков. Имея возможность оглянуться назад, мы знаем, что появление гуманистической философии необходимо для свершения каких-то реальных перемен в признании и удовлетворении неординарных потребностей членов общества. Кроме пропаганды гуманистических взглядов каждое общество должно развивать способы и средства признания и защиты прав личности, особенно детей, в самом широком смысле слова «права» (U.N. Convention on the Rights of Children, 1989). Исторический взгляд на некоторые из этих значительных аспектов закладывает важную основу для понимания сегодняшних подходов к вопросам психического здоровья детей.

Зачатки подобных необходимых предпосылок в общественном сознании впервые появились в XVII в., когда в западном обществе начали укореняться гуманистическая философия и институты социальной защиты. Одним из инициаторов этих перемен был Джон Локк (1632-1704), знаменитый английский философ и врач, который способствовал зарождению нынешних установок и практики ухода за новорожденными и воспитания детей. Локк был сторонником предоставления прав личности и выразил новое по тем временам мнение, заключавшееся в том, что детей следует воспитывать, проявляя разум и заботу, вместо безразличия и сурового обращения. Он видел в детях не тиранов, а эмоционально сенситивных существ, к которым следует относиться с добротой и пониманием и которым следует предоставлять надлежащие образовательные возможности (Illick, 1974). По его словам, «защититься от мира можно, только зная его исчерпывающим образом».

Затем, на рубеже XIX в., Жаном-Марком Итаром была предпринята одна из первых зафиксированных попыток работать с «особым» ребенком. Виктор, который жил в лесу под Парижем, не был отправлен в психиатрическую больницу, поскольку был взят под опеку Итаром с целью устранения серьезного отставания в развитии (см. врезку 1.1). Символично, что эти усилия возвестили о начале новой эры, знаменовавшей ориентацию на оказание помощи подобным детям, основу которой сначала составляли забота, лечение и обучение тех, кого тогда называли «психически ущербными».

Врезка 1.1

Виктор из Авейрона

Виктор, часто называемый «диким мальчиком из Авейрона», был обнаружен охотниками в возрасте 11 или 12 лет, и, вероятно, он прожил все это время в лесу. Жан-Марк Итар, в то время молодой врач, полагал, что у мальчика «задержка психического развития» из-за социальной неадаптированности и необученности, и решил выяснить, можно ли устранить подобную отсталость. Виктор, который сначала не издавал ни звука, передвигался на четырех конечностях, пил воду лежа на полу, кусался и царапался — стал объектом всеобщего внимания, когда пошли слухи, что он был воспитан зверями. Он был неопрятен, не мог ни на чем сосредоточиться и не реагировал даже на сильную жару и холод. Несмотря на внешний вид и поведение ребенка, Итар верил, что определенное влияние извне могло его очеловечить. Рассказ Итара о его работе повествует об оптимизме и разочаровании, гневе, надежде и отчаянии, которые ему пришлось испытать в процессе общения с этим необычным ребенком. Подобные переживания знакомы тем из нас, кто принимал на себя сколько-нибудь схожие обязанности.

Итар использовал множество методов, чтобы помочь Виктору осознать свой сенсорный опыт: горячие ванны, массаж, щекотку, эмоциональное возбуждение, даже разряды электрического тока. После 5 лет обучения, проведенного Итаром, Виктор научился идентифицировать объекты, различать буквы алфавита, понимать многие слова и правильно называть объекты и их части. Виктор также выказал предпочтение социальной жизни перед изоляцией в дикой природе. Несмотря на все эти достижения, Итар решил, что его усилия не увенчались успехом, поскольку ему так и не удалось достичь поставленной цели: социализировать мальчика, превратив его в нормального человека. Тем не менее случай Виктора явился вехой в деле оказания помощи детям с особыми потребностями. Впервые в истории науки взрослый человек попытался по-настоящему понять — почувствовать и узнать — мысли и эмоции нестандартного ребенка, и доказал, что ребенок с серьезными нарушениями может прогрессировать благодаря соответствующему обучению. Это глубокое проникновение в потребности и чувства ребенка и по сей день остается ключевым аспектом оказания помощи «трудным» детям. (Источник: Kanner, 1964.)

Психическое расстройство и задержка психического развития.

Когда во второй половине XIX в. влияние Локка и других деятелей способствовало расширению практики всеобщего образования в Европе и Северной Америке, дети, которые не могли справиться с требованиями школы, стали заметной и вызывающей беспокойство группой. Эта ситуация привела к важному и базовому разграничению лиц с психической неполноценностью («слабоумных») и лиц с психическими, или душевными, расстройствами («душевнобольных»), хотя в то время это разграничение было не слишком четким (Costello & Angold, 1995). В сущности, возникла необходимость определить, на кого ложится ответственность за помощь детям, чье когнитивное развитие кажется нормальным, но, несмотря на это, у них возникают серьезные эмоциональные или поведенческие проблемы. Прежде единственное руководство, которым пользовались при определении различий между детьми с интеллектуальными недостатками и детьми с поведенческими и эмоциональными проблемами, было заимствовано из религиозных представлений о безнравственном поведении: считалось, что дети, обладающие нормальными когнитивными способностями, но доставляющие беспокойства окружающим, страдают нравственным безумием, предполагающим какое-то нарушение личности или характера (Pritchard, 1837). Бенджамин Раш (1745-1813), пионер в области психиатрии, заявил, что дети не подвержены настоящему безумию, наблюдающемуся у взрослых, поскольку незрелость развивающегося мозга предохраняет их от психических процессов, вызывающих безумие (Rie, 1971). В результате термин «нравственное безумие» стали все реже использовать для объяснения неинтеллектуальных форм патологического поведения детей.

Появление этого базового разграничения вызвало кратковременный, но значимый прилив оптимизма у специалистов (Achenbach, 1982). В связи с определением двух важных источников влияния стало расти беспокойство по поводу бедственного положения детей с психическими и поведенческими нарушениями. Во-первых, прогресс в общей медицине, физиологии и неврологии привел к тому, что рассматривание психических расстройств как нравственного безумия было заменено изучением органических заболеваний, которое делало больший упор на гуманные формы лечения. Во-вторых, растущее влияние философии Локка и подобных ей теорий привело к пониманию того, что дети нуждаются в нравственном руководстве и поддержке. Вместе с этими переменами во взглядах стали все чаще возникать разговоры о нравственном обучении и усовершенствовании практики здравоохранения. Эти ранние попытки помочь детям заложили основу для развития взглядов, согласно которым патологическое поведение детей является следствием различных сочетаний биологических, средовых и психологических влияний.

Ранние биологические атрибуции.

Успешное лечение инфекционных заболеваний в конце XIX в. укрепило зарождавшийся взгляд на болезни (включая психические), как на биологические проблемы. Однако ранние попытки биологических объяснений поведения с отклонениями и патологического поведения страдали явным перекосом, находя причины в природе конкретного ребенка или взрослого. Окружающие, как правило, не доверяли людям, казавшимся «сумасшедшими» или «одержимыми дьяволом», и презирали их. Представление о безумии на почве мастурбации (см. врезку 1.2) является хорошим примером того, как подобное мышление в отсутствие объективных научных данных и без учета распространенности мастурбации может привести к определенному объяснению патологического поведения. Оно также показывает, как превалирующий политический и социальный климат влияет на определение детской психопатологии. Влияние религиозного мышления явно просматривалось в переходе от нравственного осуждения плотских грехов к медицинскому взгляду, согласно которому мастурбация вредит физическому здоровью человека, и к утверждениям психиатров, заключавшихся в том, что сексуальные излишества вызывают безумие.

Врезка 1.2

Безумие на почве мастурбации

Сегодня большинство родителей и бровью не поведут, обнаружив, что их ребенок занимается какой-либо из форм самостимуляции — она считается нормальным способом познавания себя и получения приятных ощущений. Однако подобная терпимость не всегда имела место. Фактически, детская мастурбация имеет историческое значение, поскольку она была первым «расстройством», приписанным исключительно детям и подросткам (Rie, 1971). Сто лет назад так называемое безумие на почве мастурбации считалось формой психического заболевания, обусловленного исключительно индивидуальными отклонениями, и, соответственно, рассматривалось как очень опасная проблема (Cattell, 1938; Rees, 1939; Rie, 1971; Szasz, 1970).

Неприятие обществом мастурбации коренится в религиозных взглядах, которые к XVIII в. были подкреплены растущим влиянием науки (Rie, 1971; Szasz, 1970). Нравственные убеждения, касающиеся порочности практики мастурбации, привели к физиологическому объяснению с неблагоприятным медицинским прогнозом, основанному на псевдонаучных сочинениях, таких как «Онанизм, или Ужасный порок самоосквернения» (ок. 1710 г.) (Szasz, 1970). Медицинский взгляд на мастурбацию был сосредоточен сначала на ее вредных последствиях для физического здоровья, но к середине XIX в. доминирующей стала теория, акцентировавшая внимание на предполагаемых негативных последствиях для психического здоровья и функционирования нервной системы. На удивление быстро мастурбация стала наиболее часто называемой «причиной» психопатологии у детей.

К концу XIX в. интерес к пресловутому безумию на почве мастурбации постепенно спал, но аргументация по-прежнему оставалась в силе, по мере того, как получала признание психоаналитическая теория. В конце концов представление о безумии на почве мастурбации уступило место понятию невроза. Однако должно было пройти много лет, прежде чем ошибочное и иллюзорное представление о связи между мастурбацией и психическими заболеваниями было окончательно отвергнуто в середине XX в. Пусть же этот пример напоминает нам о важности научного скептицизма при подтверждении или опровержении новых теорий и объяснений патологического поведения.

---

Полной противоположностью сохранявшимся в конце XIX в. невежеству и невниманию к вопросам, касающимся психических расстройств, стало движение за психическую гигиену, которое ознаменовало изменение взглядов на детей и взрослых с психическими расстройствами. В 1909 г. Клиффорд Бирс, человек, не имевший специальной подготовки и излечившийся от тяжелого психоза, стал инициатором усилий по изменению бедственного положения детей и взрослых, страдающих подобными заболеваниями. Полагая, что психические расстройства являются заболеванием, он критиковал невежество и безразличие общества и ратовал за профилактику психических болезней путем улучшения ухода за больными и распространения объективной информации (М. Levine & A. Levine, 1992). В результате начали получать распространение методы выявления и вмешательства, основанные на более корректном, однако все еще довольно осторожном и недостаточно компетентном взгляде на больных людей.

К счастью, поскольку эта гипотеза была основана прежде всего на модели биологической болезни, вмешательство ограничивалось случаями наиболее видимых и явных расстройств, таких как психозы или серьезная задержка психического развития. Хотя онтологические объяснения и являлись частью этого раннего взгляда на психопатологию, они оставались достаточно узкими: развитие болезни носит прогрессивный и необратимый характер и связано с развитием ребенка только в том, что оно проявляется по-разному по мере его роста, но не восприимчиво к другим влияниям, таким как лечение или научение. Все, что можно сделать, — это предотвратить наиболее крайние проявления путем сурового наказания и защитить тех, кто здоров.

Как ни печально, но от ранней педагогичной и гуманной модели помощи людям с психическими расстройствами в начале XX в. вернулись к модели содержания под надзором. На смену осторожному оптимизму в области изучения и лечения различных расстройств опять пришли полный пессимизм, враждебность и презрение. В частности, во время последующего периода панической боязни патологий детей и взрослых с психическими отклонениями стали обвинять в преступлениях и социальных бедах (Achenbach, 1982). Вместо того чтобы, следуя призывам Локка, рассматривать знания как форму защиты, общество вернулось к взгляду, согласно которому психические заболевания и задержка психического развития являются болезнями, которые могут распространяться, если их не обуздывать. В течение двух следующих десятилетий подобные «безумия», как правило, предотвращались путем евгеники (стерилизации) и сегрегации (помещения в больницы). Мы вернемся к этим важным вопросам в главе 9 при обсуждении истории взглядов на задержку психического развития.

Ранние психологические атрибуции.

Сегодня многие из нас считают само собой разумеющимся то, что для создания концепции детской патопсихологии знания о биологических влияниях должны быть уравновешены знаниями о значимых факторах развития и среды, включая семью, сверстников, школу и другие источники влияния (Mash & Dozois, 1996). Конечно, подобное восприятие проблемы существовало не всегда. К сожалению, основанный на данных медицины взгляд, провозглашавший патологическое поведение — расстройством или болезнью, рождающимися внутри конкретного организма, привел к умалению той важнейшей роли, которую играют окружение, контекст и отношения, а также взаимодействие этих переменных.

Корни изучения психологических влияний уходят в начало XX в., когда внимание было привлечено к важности серьезных психологических расстройств и формулирования таксономии заболеваний. Подобное признание позволило исследователям создать и классифицировать способы идентификации различных проблем детей и взрослых, что имитировало определенное понимание и контроль над ними. В то же время возникло беспокойство, что борьба за признание широкого спектра потребностей психического здоровья детей и взрослых может легко дать обратный эффект и привести к пренебрежению людьми с более тяжелыми расстройствами. Кроме того, эта перемена точки зрения и рост знаний вызвали к жизни развитие диагностических категорий и возникновение расширенных описаний ненормативного поведения в связи с ростом числа уголовных преступлений, а также способствовали появлению процедур более тщательного наблюдения за людьми, идентифицированными как пациенты с ненормативным поведением (Costello & Angold, 1995). Две крупные теории помогли придать форму зарождавшимся учениям о психологических и средовых влияниях: психоанализ и бихевиоризм. Здесь мы ограничимся рассказом об их историческом значении, но в рассмотрении теорий и причин в главе 2 «Теории и причины детской патопсихологии» вы познакомитесь с дополнительным материалом, касающимся современного функционирования этих теорий.

Психоаналитическая теория. В дни Зигмунда Фрейда, на рубеже XX в., многие детские психиатры и психологи были настроены пессимистично в отношении своей способности лечить детские психические расстройства. Методов, помимо содержания под надзором или временного снятия симптомов, не существовало. К чести Фрейда, он был одним из первых, кто отверг подобный пессимизм и указал на новые возможности лечения, открыв источники психических расстройств в раннем детстве (Fonagy & Target, 2000). Хотя Фрейд полагал, что индивидам присущи врожденные влечения и склонности, которые сильно влияют на их развитие, но он же считал, что опыт также играет в психопатологии определяющую роль. Возможно, впервые течение психических расстройств перестали считать необратимым; появилась возможность помочь и детям, и взрослым посредством создания подходящей среды, организации грамотного лечения или совокупности этих методов.

Психоаналитическая теория оказала значительное влияние на совершенствование наших представлений о причинах и лечении психических расстройств. Возможно, наиболее важным для развития детской патопсихологии было то, что Фрейд придал смысл психическому расстройству, связав его с опытом детства (Rilling, 2000). Его радикальная теория включила онтологические понятия в понимание психопатологии в то время, когда официально признанная на тот момент детская психиатрия и психология буквально игнорировали развитие в период раннего детства. Вместо того чтобы связывать патологии с одиночными, специфическими причинами (характерная черта модной в то время модели лечения), психоаналитическая теория подчеркивала, что личность и состояние психического здоровья имеют множество причин, и что итоговые результаты лечения зависят в большой степени от взаимодействия процессов развития и ситуативных факторов, которые изменяются в течение человеческой жизни непредсказуемым образом. (Fonagy & Target, 2000). Тем самым, благодаря трудам Фрейда, на детскую психику перестали смотреть как на немотивированную и малозначимую, увидев в детях существ, находящихся порой в состоянии смятения и стремящихся установить контроль над своими биологическими потребностями и быть принятыми обществом через микромодель семьи (Freud, 1909/1953).

Идеи, основанные на теории Фрейда, продолжали развиваться в первой половине XX в., когда клиницисты и теоретики стали отходить от некоторых его ранних воззрений и привносить в область психоанализа новые взгляды. Однако в последние годы подход к детской патопсихологии с позиций психоаналитической теории стал меньше влиять на клиническую практику и теорию, во многом из-за популярности феноменологического (описательного) подхода к психопатологии, отраженного в DSM и аналогичных системах (Costello & Angold, 1995). Тем не менее важно помнить, что современные нозологии (попытки классифицировать психические расстройства согласно описательным категориям), в сущности, являются неонтологическими в своих подходах. Вместо того чтобы попытаться, как это делает психоанализ Фрейда, описать развитие болезни в контексте развития индивида, нозологии, подобные нозологиям Диагностического и статистического руководства (DSM-IV-TR) (American Psychiatric Association, 2000), стараются обнаружить общие знаменатели, которые описывают проявления расстройства в определенных возрастных рамках (Achenbach, 1995). Несмотря на обоснованную критику и отсутствие эмпирических подтверждений психоаналитической теории и ее многочисленных производных (таких как теория объектных отношений), идея взаимосвязи между нормальным и патологическим развитием детей продолжает привлекать большое внимание как одна из моделей изучения детской патопсихологии.

Бихевиоризм. Развитие основанных на исследовании методов лечения детей, подростков и семей в целом восходит к зарождению бихевиоризма в начале 1900-х гг. Аналогичные методы отражены в экспериментальных исследованиях Павлова, которые заложили основы классического обусловливания, и в классических исследованиях обусловливания в устранении детских страхов (Jones, 1924; J. В. Watson & Rayner, 1920). Поначалу Джон Уотсон, «отец бихевиоризма», намеревался объяснить концепцию Фрейда в более научных, с его точки зрения, терминах, порожденных новой теорией классического обусловливания, по сути являющейся теорией научения.

Как это ни парадоксально, Уотсон, возможно, вдохновился психоаналитическими теориями Фрейда в большей степени, чем предполагал. Когда он пытался объяснить такие термины, как «бессознательное» и «перенос» на языке обусловленных эмоциональных реакций (и тем самым дискредитировать фрейдовскую теорию эмоций), он, фактически, стал одним из первых ученых, исследовавших идеи Фрейда в этом ключе (Rilling, 2000). Врезка 1.3 освещает некоторые из научных амбиций Уотсона и его знаменитый эксперимент с маленьким Альбертом, слава которого, как вы видите, вышла далеко за пределы научной лаборатории.

Врезка 1.3

Маленький Альберт, сильные страхи и секс в рекламе

Большинству из нас известна история о маленьком Альберте и его боязни белых крыс и других белых пушистых объектов благодаря работе Джона Уотсона и его аспирантки и помощницы (а вскоре и жены) Розали Рейнер. Однако знание эпохи и биографии Джона Уотсона помогает посмотреть на его первопроходческие усилия в более широкой исторической перспективе и высвечивает неэтичность исследований, проводившихся в его дни.

Возможно, постоянная увлеченность Уотсона изучением страхов произрастает из его боязни темноты, которую он сам признавал, и которая преследовала его на протяжении всей жизни. У него появился шанс сделать карьеру, как только представилась возможность создать исследовательскую лабораторию с целью изучения развития детей в Университете Джона Хопкинса. Вместо изучения крыс он мог теперь изучать людей, чтобы проверить свои новые теории обусловливания страха. Однако единственным источником поступления испытуемых в его дни были лица, чьи права не были достаточно защищены, например, сироты, психически больные и заключенные. Подобно тому, как раньше Уотсон изучал крыс в клетках, теперь он изучал младенцев.

Очевидно сегодня его метод подбора испытуемых для исследования и экспериментирования сочли бы крайне неэтичным. Чтобы продемонстрировать, как можно обусловить страх у младенца, Уотсон и Рейнер стали добиваться желаемого эффекта у 11-месячного сироты, которого они назвали Альбертом Б. Альберту Б. позволяли прикоснуться к небольшой белой крысе, которая не вызывала у него страха. После этой подготовительной операции каждый раз, когда малыш протягивал руку, чтобы снова прикоснуться к крысе, Уотсон ударял молотком по стальной полосе. После того, как несколько попыток дотронуться до крысы привели к одним и тем же неприятным звукам, «малыш резко подскочил, упал на живот и начал плакать». Процесс повторялся непрерывно, столько раз, сколько было необходимо, чтобы Альберт Б. в итоге не выдержал и разрыдался, отчаянно пытаясь уползти в сторону при виде крысы. Уотсон и Рейнер успешно сформировали у ребенка боязнь крыс. Затем они сформировали у него боязнь кроликов, собак, меховых пальто и — хотите верьте, хотите нет — масок Санта Клауса.

К несчастью, Альберт Б. был усыновлен и отдан приемным родителям, прежде чем были предприняты какие-либо попытки разобусловливания. Мальчик был обречен прожить жизнь со странным набором страхов, причину которых он, вероятно, так и не смог понять. Любопытно также отметить, что в дальнейшем Уотсон решил заняться рекламным бизнесом. Случилось это после того, как его выгнали из университета из-за внебрачных отношений с одной из аспиранток. Его подкованность в области бихевиоризма, акцентирующего внимание на прогнозировании и контроле над человеческим поведением, принесла ему небывалый успех на Мэдисон авеню. Вот его собственное объяснение такого феномена: «О чем бы ни шла речь, будучи хорошим натуралистом, вы не должны никогда терять из виду свое подопытное животное — потребителя». Кроме того, мы можем поблагодарить Джона Б. Уотсона за поворот рекламного бизнеса в 1930-х гг., ориентировавший его на создание образов, эксплуатирующих сексуальные желания. (Источник: Karier, 1986.)

---

Уотсон известен своей теорией эмоций, в которой он перенес нормальное поведение на патологическое. Его знаменитые слова воплощают в себе те надежды, которые некоторые из исследователей прошлого, и общественность в том числе, возлагали на лабораторные исследования научения и поведения:

«Дайте мне дюжину здоровых, хорошо сложенных младенцев и возможность самому заняться их воспитанием, и я гарантирую, что взяв наугад любого из них, путем научения сделаю из него любого специалиста по своему выбору — врача, юриста, художника, коммерсанта и, если на то пошло, профессионального нищего или вора, независимо от его талантов, наклонностей, способностей, увлечений и расового происхождения его предков» (J. В. Watson, 1925, с. 82)

Помимо рабочей лаборатории четы Уотсонов, их дом, должно быть, тоже был любопытным местом. Оцените следующие противоречивые взгляды и советы по воспитанию детей, исходящие от одного из первых американских «детских экспертов» и его жены:

Джон Уотсон:

Никогда не обнимайте и не целуйте их, никогда не позволяйте им сидеть у вас на коленях. Если необходимо, поцелуйте их один раз в лоб, когда они желают вам спокойной ночи. По утрам здоровайтесь с ними за руку (J. Watson, 1925).

Розали Рейнер Уотсон:

Я не могу полностью сдерживать свою любовь к детям. Меня считают самым плохим бихевиористом, потому что время от времени мне очень хочется нарушить все правила. Мне нравится помогать детям, когда они завязывают узлами пижаму своего папы и подкладывают щетки для волос в чужую постель. Я люблю повеселиться и посмеяться. Бихевиористы считают смешки признаком неадекватности. Поэтому когда дети хотят похихикать, мне приходится делать строгое лицо или прогонять их в их комнаты (R. Watson, 1930/1996).

Этот пример и эксперимент с маленьким Альбертом иллюстрируют важность осторожного отношения к любым «новым» достижениям и идеям, которые сначала могут показаться панацеей, способной устранить давнишние проблемы. Как подтвердит любой родитель со стажем, никакие быстрые методики или универсальные решения в области воспитания детей не помогут нам справиться с проблемами детей; успешное воспитание детей — это отчасти навык, отчасти мудрость и отчасти везенье. Тем не менее семьи, социум и общественные ценности играют весомую роль в определении успешности и ценности современных теорий воспитания.

Совершенствование методов лечения.

В сравнении с последующими годами, период с 1930 по 1950 г. был периодом затишья в исследованиях и лечении детской психопатологии, исключение составляли немногочисленные сообщения в 1930-х гг., описывавшие лечение обособленных проблем, таких как ночное недержание мочи (О. Н. Mowrer & W. M. Mowrer, 1938), заикание (Dunlap, 1932) и страхи (F. В. Holmes, 1936; Weber, 1936). Вследствие научных изысканий XIX в. ничего кардинально не изменилось, и большинство детей с интеллектуальными или психическими расстройствами по-прежнему содержались в интернатах. Однако эта практика стала подвергаться все большей критике в конце 1940-х гг., когда исследования Рене Шпица подняли серьезные вопросы о вредном влиянии интернатской жизни на рост и развитие детей (R. Spitz, 1945). Он обнаружил, что у младенцев, воспитанных в интернатах без нормального физического контакта со взрослыми и определенной стимуляции с их стороны, возникали серьезные физические и эмоциональные проблемы. Были предприняты усилия по закрытию интернатов и помещению более зависимых и трудных детей в приемные семьи или «групповые» дома. В течение 20 лет, с 1945 по 1965 г., отмечалось быстрое уменьшение числа детей, живущих в интернатах, тогда как количество детей в приемных семьях и «групповых» домах росло.

В течение 1950-х гг. и в начале 1960-х появилась поведенческая терапия как системный подход к лечению детских и семейных проблем. Эта терапия была основана на принципах оперантного и классического обусловливания, заложенных в лабораторной работе с животными. В своей ранней форме эти основанные на лабораторной работе приемы по изменению нежелательного поведения и формированию адаптивных способностей резко контрастировали с доминировавшими психоаналитическими подходами, которые делали упор на разрешение внутренних конфликтов и неосознанных мотивов. Сначала поведенческая терапия фокусировала внимание на детях с задержкой психического развития или серьезными нарушениями, по отношению к которым психоаналитическая практика считалась неэффективной или даже неприменимой. Значительная часть этой работы проводилась в интернатах или учебных классах, где, как считалось, обеспечивалась возможность внешнего контроля, необходимого для эффективного изменения поведения.

Итоги раздела.

— Ранние биологические объяснения детской патопсихологии склонялись в пользу поиска причины проблемы в самом индивиде, что иногда приводило к слишком упрощенным или неточным представлениям об истинных причинах нестандартного поведения.

— Ранние психологические подходы стремились объединить базовые знания о врожденных процессах со знаниями об условиях среды, формирующих поведение, эмоции и когнитивные способности.

— Повышенное внимание, уделяемое в последние годы проблемам детей и подростков, привело к заметному повышению их жизненного уровня в широком смысле, включающем в себя и состояние их психического здоровья. Это произошло благодаря все большему общественному признанию особого статуса и потребностей детей и большей чуткости, проявляемой обществом в этих вопросах на протяжении XX в.

Патологическое поведение детей и подростков.

Мне было жаль его. Я спросил, почему он не ходит в школу. «О, — сказал он, — школа — это пустая трата времени. Я там ничего полезного не узнаю. У меня есть другие дела. Кроме того, все ребята делают из меня шута. Я ношу джинсы, и они надо мной смеются. Я говорю с южным акцентом, и они снова надо мной смеются. Я им не нравлюсь. И они не нравятся мне». У него были увлечения, но больше всего он «любил оставаться один и заниматься чем-то в одиночку». Именно так он и жил те 18 месяцев, что провел в Нью-Йорке. Он вставал в 9 утра и смотрел телевизор до 2 или 3 часов дня. Дома он был один. Мать уходила на работу. Я спросил его, что он думает о матери. Он ответил: «Ну, я должен жить с ней, поэтому, наверно, я ее люблю». Но он не выказал искренней привязанности к ней, также как и она к нему. (Sites, 1967)

Эти комментарии были сделаны инспектором, курирующим условно осужденных, по поводу его отношений с 13-летним подростком по имени Ли Харви Освальд, который находился под надзором за постоянные прогулы. Заметьте, что названная провинность — прогулы — была связана с его неприязнью к школе, насмешками со стороны сверстников, социальной изоляцией, отчужденностью и отсутствием эмоциональной близости даже с матерью. Этот пример показывает, как относительно обособленную проблему бывает трудно классифицировать относительно ее причин, проявлений и сопутствующих факторов. Здесь же мы сталкиваемся с несколькими ключевыми вопросами. Во-первых, как мы определяем, что нормально, а что — нет? Многие дети прогуливают школу на той или иной стадии подросткового периода. Во-вторых, когда незначительная трудность превращается в проблему? В данном случае, счел ли кто-нибудь, что прогулы Освальда в принципе могут привести к серьезным социальным проблемам или что они вызваны подобными проблемами? Наконец, почему патологические паттерны поведения некоторых детей относительно непрерывны, начинаясь в раннем детстве и продолжаясь в юности и зрелости, тогда как другие дети демонстрируют более изменчивые (прерывистые) паттерны развития и адаптации? Наконец, не присутствовало ли в поведении маленького Освальда нечто, способное подсказать, что годы спустя он убьет президента Джона Ф. Кеннеди?

<Было ли в детстве Ли Харви Освальда нечто такое, что могло бы указать на его необузданное поведение в будущем?>

Эти вопросы являются центральными для определения и понимания патологического поведения детей и гарантируют вдумчивое рассмотрение. Однако простых и быстрых ответов на них не существует. (Это должно быть хорошо знакомо тем из вас, кто специализируется на психологии.) Большая часть детских расстройств сопровождается различными патологиями в поведении и развитии, проявляющимися в разной степени: от более заметных и вызывающих тревогу (таких как прогулы уроков и плохое поведение) до более скрытых и привычных самим участникам ситуации (таких как семейные неурядицы или родительское неприятие).

Более того, специалисты в области психического здоровья, пытаясь понять недостатки детей, слишком часто непреднамеренно забывают об их достоинствах. Однако многие дети эффективно справляются с трудностями в тех областях своей жизни, которые не обращают на себя внимание специалистов именно из-за отсутствия патологий, и делают это несмотря на трудности, связанные со специфическими психическими расстройствами. Понимание взрослыми этих уникальных достоинств и способностей детей может облегчить помощь в адаптации. Кроме того, в некоторых случаях дети могут демонстрировать не крайние формы патологии или только ранние признаки возникающей проблемы, а не полностью проявленное расстройство. Поэтому, чтобы судить о том, что является патологией, мы должны тонко чувствовать стадию развития каждого ребенка и учитывать методы и способы компенсации трудностей, присущие каждому ребенку (Compas, Connor-Smith, Saltzman, Thompson & Wadsworth, 2001).

Детские расстройства, подобно расстройствам у взрослых, обычно рассматривают с точки зрения отклонений от нормы, однако остаются разногласия в отношении того, что считать нормальным, а что — патологическим. Читая следующие разделы, помните о том, что определение границ между патологическим и нормальным функционированием имеет в значительной мере произвольный характер, и что поступающие данные постоянно пересматриваются, для того чтобы наши представления были более точными и полными.

Определение психических расстройств.

Изучение патологического поведения часто делает нас более осторожными в отношении описания поведения других людей. Чей стандарт «нормальности» мы используем, и кто решает, когда имеет место отклонение от этого произвольного стандарта? Отражается ли патологическое поведение в какой-то одной области, такой как настроение или поведение, или на всей личности?

Хотя не существует простых ответов на эти вопросы, но непридуманные трудности Джорджины требуют, чтобы мы пришли к определенному согласию в отношении того, что будем понимать под психическим расстройством. Независимо от того, имеем ли мы дело с детьми, подростками или взрослыми, психическое расстройство традиционно определяют как паттерн поведенческих, когнитивных, эмоциональных или физических симптомов, демонстрируемых индивидом. Подобный паттерн связан с одной (или более) из следующих характерных особенностей:

— Человек демонстрирует определенную степень дистресса, проявляющегося в чувствах страха или уныния.

— Его поведение указывает на определенную степень функциональной неспособности, или он страдает нарушением в одной или нескольких важных сферах деятельности, включая физическую, эмоциональную, когнитивную и поведенческую.

— Дистресс и неспособность увеличивают риск дальнейших страданий или осложнений, например: смерти, боли, инвалидизации или значительной потери свободы (American Psychiatric Association [АРА], 2000).

Учитывая тот факт, что мы иногда демонстрируем временные признаки дистресса, нарушенной трудоспособности или патологического поведения, оказываясь в необычных обстоятельствах (таких как потеря любимого человека), это определение синдрома или паттерна исключает обстоятельства, когда подобные реакции являются вполне объяснимыми и уместными согласно понятиям нашей культуры. Кроме того, данные три особенности психического расстройства характеризуют лишь то, что индивид делает или не делает при определенных обстоятельствах, но ничего не говорят о причинах или значении ненормального поведения для конкретного лица. В отличие от такого подхода к определению психического расстройства, оценку нарушенного функционирования следовало бы дополнить оценкой сильных и слабых сторон личности в процессе ее развития. Поведение, мышление и физическое состояние ребенка являются важными составляющими при определении его способности к адаптации к конкретным условиям жизни.

Значимость отношений. Хотя патологию часто определяют как паттерн, демонстрируемый индивидами, зависимость детей от их окружения означает, что многие детские проблемы лучше описывать в ракурсе отношений, а не ограничиваться рамками индивидуального сознания. Многие из этих отношений, например отношения с членами семьи, включают в себя важные аспекты зависимости, заботы и доверия. Другие отношения связаны с более широкой социальной сетью сверстников и неродных взрослых, влияющей на формирование поведения ребенка. Дети в любом возрасте — это активные, полные жизни существа, которые влияют на свое окружение и подвергаются его воздействию, поэтому их психологический портрет почти всегда отражает подобные интеракции. Даже в случае тяжелых расстройств развития, таких как аутизм, реакции детей на окружение являются следствием взаимодействия их врожденных способностей научения и возможностей, обусловленных средой.

Ярлыки описывают поведение, а не людей. Очень важно помнить, что термины, используемые для описания патологического поведения, не изображают самих людей; они описывают только паттерны поведения, которые могут появляться, а могут и не появляться в определенных обстоятельствах. Мы должны всячески избегать распространенной ошибки отождествления человека с расстройством, которую отлично иллюстрируют такие выражения, как «отсталый ребенок» или «аутичный ребенок». Соответственно, в нашей работе мы проводим грань между ребенком и расстройством, используя такие фразы, как «Рамон — ребенок с психической отсталостью», вместо «Рамон психически отсталый». Дети, подобные Рамону, обладают множеством других качеств, которые не должны быть затенены общими характеристиками или негативными ярлыками.

Вдобавок, проблемы, с которыми сталкиваются дети, могут быть следствием их попыток приспособиться к патологическим или просто необычным условиям. Дети, страдающие хроническими заболеваниями, должны адаптироваться к индивидуальному лечебному режиму и к негативным реакциям со стороны сверстников. Дети, о которых недостаточно заботятся или с которыми жестоко обращаются, должны научиться адаптировать свое поведение и регулировать эмоции по отношению к окружающим. Следовательно, основная цель использования терминов, таких как расстройство или патологическое поведение, для описания психического состояния детей и подростков, — помочь клиницистам и исследователям в описании, систематизации и вербализации результатов исследований комплексных проявлений, часто связываемых с различными паттернами поведения. Термины ни в коем случае не указывают на какую-то общую причину, поскольку причины патологического поведения почти всегда многочисленны и взаимосвязаны.

Вышеуказанный подход к определению патологического поведения схож с подходом, чаще всего применяемым при классификации и диагностике психических расстройств, согласно указаниям в DSM-IV-TR (АРА, 2000). Мы используем этот подход при формировании концепции и структуры настоящей книги из-за его клинической и описательной практичности. Однако, несмотря на прогресс в определении патологии и значительные улучшения в системах диагностики и классификации, неоднозначность по-прежнему остается, особенно в сфере принятия решений, неадекватного функционирования, конкретного ребенка (Richters & Cicchetti, 1993). Возможно, определенная степень неоднозначности неизбежна, поскольку в наименованиях категорий психического расстройства заключена изначальная лингвистическая многозначность и некие абстракции, а не одни научные данные. Границы между нормальным и патологическим состоянием провести нелегко. В настоящее время DSM-IV-TR является общепринятой диагностической системой, подтверждая свою полезность в профессиональном общении и стандартизации исследований и клинических знаний, касающихся детской патопсихологии. Мы рассмотрим DSM-IV-TR и существующие альтернативные классификации детских расстройств в главе 4 «Обследование, диагноз и терапия».

Компетентность.

Определения патологического поведения ребенка должны принимать во внимание компетентность детей — то есть их способность адаптироваться в среде. Суждения об отклонении требуют знаний о достижениях детей в сравнении с достижениями их сверстников, а также знаний об их индивидуальном курсе развития. Фактически, изучение детской патопсихологии учитывает не только уровень неадекватного поведения, демонстрируемого детьми, но также то, насколько успешно они проходят этапы нормального развития. Как и в случае отклонения, критерии для определения компетентности могут быть весьма специфичными и узконаправленными, или, наоборот, исключительно пространными и широкими (Masten & Coatsworth, 1998).

Как мы узнаем, все ли в порядке у конкретного ребенка, и как мы, родители, учителя или специалисты, формируем свои ожидания? Знания об основных психосоциальных задачах в период детства и юности, называемых задачами развития, представляют собой важные сведения для оценки прогресса и нарушений в развитии ребенка. Эти задачи отражают несколько широких сфер компетентности, таких как поведение и успеваемость, и показывают, как дети обычно продвигаются вперед в рамках каждой сферы по мере взросления. Примеры задач развития приведены в табл. 1.1.

Таблица 1.1. Примеры задач развития