Общая теория социальной коммуникации - Учеб­ное пособие (Михайлова Ю.А.)

Введение

 

Коммуникационные аспекты

эволюции культуры

Культура всякого сообщества людей представляет со­бой, во-первых, культурное наследие, т. е. совокупность искусственных социальных смыслов (культурных ценно­стей), как овеществленных (изделия), так и неовеществ­ленных (идеи); во-вторых, деятельность по созданию, хра­нению, распространению и освоению культурных ценно­стей, называемую культурной деятельностью. Короче: культура = культурное наследие + культурная деятель­ность. Культурная деятельность, в свою очередь, является суммой: творчество (создание культурных ценностей) + социальная коммуникация (хранение и распространение созданных ценностей) + практическое использование (освоение) этих ценностей. Таким образом, социальная коммуникация — необходимый аспект, неотъемлемая часть культуры, и эволюция человеческой культуры есть в то же время социально-коммуникационная эволюция.

Эволюцию культуры можно представить в виде сле­дующих пяти стадий, где неизменно присутствуют ком­муникационные аспекты:

0. Пракультура (1,5 млн. лет назад — 40 тыс. лет на­зад) — период антропосоциогенеза, время формирования хомо сапиенс как биологического вида, когда предками че­ловека (питекантропы, неандертальцы) были освоены средства культурной деятельности: каменные орудия и членораздельная речь. 40 тыс. лет назад на планете появил­ся современный человек (неантроп), творец и создатель собственно культуры.

I. Археокультура (40 тыс. лет назад — III тыс. лет до н. э.) — период каменного века (верхний палеолит, мезо­лит, неолит), когда в первобытных общинах получила раз­витие не только материальная культура в виде «каменной индустрии», но и духовная культура в виде магических культов, мифологии, изобразительного и музыкального искусства. Образование в IV —III тыс. до н. э. локальных цивилизаций и изобретение письменности знаменовали переход к стадии палеокультуры.

I.I. Палеокультура (III тыс. лет до н. э. — XV в. н. э.) — время возникновения мощных восточных цивилизован­ных государств, расцвета античной культуры, и сменив­шего ее средневековья. Вехами культурного прогресса человечества на этой стадии являются: иероглифы на сте­нах древнеегипетских пирамид — алфавитное письмо — Александрийская библиотека — печатный станок И. Гу­тенберга. Изобретение Гутенберга положило в Западной Европе начало новой стадии — стадии неокультуры.

III. Неокультура в разных регионах наступила в раз­ное время (некоторые африканские и азиатские страны и в наши дни остаются на палеокультурном уровне), но для культурного лидера — западноевропейского мира стадию неокультуры можно датировать XVI веком — эпохой Вы­сокого Возрождения и Реформации, за которым последо­вали век Просвещения (вторая половина XVII — XVIII вв.) и XIX век — век индустриализации. К неокультуре отно­сится и XX век, но уже в конце века в развитых странах появились признаки наступления постиндустриальной эры, которую логично связать с новой, пока еще гипоте­тической стадией культурной эволюции.

IV. Постнеокультура — это компьютеризированный мир с мультимедийными глобальными коммуникационными ка­налами и с культурным наследием, хранящимся в распреде­ленной памяти компьютерных сетей. Короче: это время гос­подства электронных коммуникаций, вытеснивших документную коммуникацию на периферию общественной жизни.

Легко заметить, что на всех стадиях эволюции культу­ры неизменно прослеживалась закономерность: совершен­ствование коммуникационных средств сопровождалось общественным прогрессом (иногда даже предопределяло его), а общественный прогресс, в свою очередь, стимулировал развитие коммуникации. Но эта закономерность осознавалась обществом по-разному на разных стадиях.

В дописьменной археокультуре, где устная коммуника­ция служила главным способом хранения и распростране­ния культурного наследия, существовало обожествление Слова. Слову приписывалась магическая сила, оно требо­вало осторожного и уважительного обращения. Н. С. Гумилев в известном стихотворении «Слово» обрисовал этот культ следующим образом:

В оный миг, когда над миром новым

Бог склонял лицо свое, тогда

Солнце останавливали словом,

Словом разрушали города.

И орел не взмахивал крылами,

Звезды жались в ужасе к луне,

Если, словно розовое пламя,

Слово проплывало в вышине.

А для здешней жизни были числа,

Как домашний, подъяремный скот,

Потому что все оттенки смысла

Умное число передает.

Патриарх седой, себе под руку

Покоривший и добро и зло,

Не решаясь обратиться к звуку,

Тростью на песке чертил число…

Обожествление слова означало обожествление Ком­муникации. Жрецы Древнего Египта и Месопотамии, ос­воившие письменность («иероглиф» означает «священное письмо»), способствовали трансформации культа Слова в культ Книги. Священные писания мировых религий не что иное, как результат коммуникации пророков со Всевышним. Всякая религия начинается с коммуникации,  недаром «религия» в переводе с латыни значит «связь», но для священнослужителей коммуникация была (и ос­тается) предметом культа, а не предметом исследования.

 

Социальная коммуникация 

как предмет исследования

История научного познания коммуникации начинается с античности. Античные мыслители наряду с разумом-ло­госом почитали речь-логос. Стимулом для этого послужи­ло то, что политическая жизнь греков широко использова­ла риторику, красноречие и особым доверием народного собрания пользовались ораторы, владеющие силой устно­го слова. Регулятором общественной жизни служил номос — закон в виде письменного текста — дальний предок бюрократии.

В эллинистический период, когда началось культур­ное освоение обширных территорий Египта, Ближнего и Среднего Востока, забота о сохранении речи-логоса сде­лалась особенно насущной, ибо язык гарантировал выжи­вание греческой культуры в иноземном окружении. Появились ученые «грамматики», предписывающие прави­ла «истинного» и «чистого» греческого языка; особенно активны были александрийские грамматики.

Таким образом, коммуникация стала еще до нашей эры предметом изучения двух древнейших научных дисцип­лин — логики и лингвистики. В Средние века христиан­ская церковь не забыла уроков античного красноречия. В программу подготовки священнослужителей были включены риторика, грамматика и диалектика, которые обра­зовали «тривиум» — три первых и основных предмета изу­чения. Средневековые схоласты возродили древнегречес­кую герменевтику — науку о понимании и толковании поэтических (Гомер) и священных (Библия) текстов.

Русские ученые люди, появившиеся в XVII—XVIII вв., истово почитали живое слово и книжную премудрость. Симеон Полоцкий (1629―680), зачинатель русской сил­лабической поэзии, писал в своих виршах:

Пониманье есть прошедшее верно постигать,

также — настоящее благоустроить,

И предвосхищение грядущего имети;

это не творящие — разумом как дети[1].

Почти столетие спустя М. В. Ломоносов (1711―1765) восславил дар речевого общения в следующем рассужде­нии: «Если бы каждый член человеческого рода не мог изъяснить своих понятий другому, то бы не токмо лише­ны мы были сего согласного общих дел течения, которое соединением наших мыслей управляется, но и едва бы не хуже ли были мы диких зверей, рассыпанных по лесам и по пустыням»[2].

Парадоксально, но факт: западноевропейская неокуль­тура, столь многим обязанная книжному искусству, во­все не склонна была продолжать обожествление живого и письменного слова. Неокультурные гениальные просве­тители и энциклопедисты развенчивали всех кумиров, кро­ме одного — Разума. Книжное дело из богоугодного слу­жения превратилось в ремесло, работавшее по заказам церкви, властей, книготорговцев, иногда — ученых кор­пораций.

XVIII и XIX века — это время рождения в Европе об­щественных и гуманитарных наук, но среди них не чис­лились дисциплины, изучающие закономерности комму­никации как таковой. Теоретики педагогики (Я. А. Коменский, И. Г. Песталоцци, Ж.-Ж. Руссо) предпочитали развивать естественные способности детей, а не обременять их память культурным наследием предков. Языкознание, обретшее научный статус в начале XIX века благодаря трудам В. Гумбольдта, А. Шлегеля, Я. Гримма, сосредоточилось на описании, грамматическом анализе и типологизации различных языков, вовсе не осознавая себя, как и педаго­гика, социально-коммуникационной наукой.

В середине XIX века отцы-основатели социологии О. Конт и Г. Спенсер в своих капитальных трудах как-то по­теряли из виду социальную коммуникацию, хотя, казалось бы, достаточно очевидно, что без коммуникационных взаи­мосвязей между людьми никакое общество существовать не может. Психология, появившаяся в конце XIX века, интересовалась больше интроспекцией, «духом народа», реакци­ями организма на предъявляемые стимулы (бихевиоризм), чем обменом смыслами между людьми. В европейских стра­нах книжная культура была в расцвете; стремительно раз­вивалось газетно-журнальное и библиотечно-библиографическое дело, появились телеграф и телефон, в конце века — кино и радио, и ― странное дело — проницательные ученые-обществоведы игнорировали эти коммуникационные явле­ния, не замечали их возрастающей социальной роли.

Только после первой мировой войны наступило относительное прозрение. Произошла научная революция в языкознании: восторжествовали семиологические (теперь говорят не «семиология», а «семиотика») идеи Ф. де Соссюра (1857—1913), которые легли в основу структурной (прикладной, математической) лингвистики. Вспомнили о семиотических идеях американского философа-прагма­тика Ч. Пирса (1839—1914); в Австрии и в Англии стала развиваться аналитическая философия, попытавшаяся, правда безуспешно, понять и упорядочить стихию устной коммуникации.

В социальной психологии, зародившейся на стыке веков в Германии (В. Вундт, X. Штейнталь) и во Фран­ции (Г. Тард, Г. Лебон) и получившей развитие в США в 20—30-е годы, коммуникационная проблематика заняла центральное место. Как она понималась в то время?

Габриэль Тард (1843—1904) был первым классиком социологии, громко и отчетливо заявившим о возможности научного изучения коммуникационных процессов и посвятившим себя этому изучению. Тард объяснял про­исхождение общества (социогенез) развитием социаль­но-коммуникационной деятельности в форме подража­ния. Язык, религия, ремесло, государство — это продук­ты творчества индивидов-новаторов; другие люди стали подражать этим новаторам и таким образом утвердились названные социальные институты. По словам Тарда, «об­щество — это подражание, а подражание — своего рода гипнотизм».

Основоположниками американской социальной пси­хологии считаются Джордж Мид (1886— 1931) и Герберт Блумер (1900—1987), которые основали в Чикаго науч­ную школу так называемого символьного интеракционизма (взаимодействия посредством символов). Символами считались вербальные (словесные) и невербальные дей­ствия, обладающие определенным смыслом. Благодаря взаимодействию посредством символов (символьной ин­теракции) люди передают друг другу знания, духовные ценности, образцы поведения, а также управляют действи­ями друг друга. Мышление также понималось как опери­рование символами. Люди, утверждала Чикагская школа, живут в мире символов, постоянно созидая символы и обмениваясь ими с другими людьми. Предлагалась таким образом коммуникационная модель общественной жиз­ни, где коммуникация (символьная интеракция) стано­вилась главным действующим фактором.

Раньше американцев, еще находясь в Петрограде, о решающей роли коммуникации для развития общества писал великий социолог XX века П. А. Сорокин (1889— 1968): «Взаимодействие людей по своей природе есть прежде всего взаимодействие психическое — обмен чув­ствами, идеями, волевыми импульсами»[3]. Подобный обмен (говоря современным языком, это есть смысловая комму­никация) предопределяет динамику человеческого обще­ства, — утверждал П. А. Сорокин.

О значимости смысловой коммуникации для прогрес­са человечества задумывались в начале XX века не толь­ко абстрактно мыслящие социологи, но и практики книж­ного дела, увлеченные утопией построения «Всемирного Дворца Книги и Знаний». Наиболее яркой фигурой в ряду мечтателей-книжников бесспорно является Поль Отле (1868—1944) — бельгийский ученый, ставший «отцом до­кументации»[4]. Под «документом» П. Отле понимал «все, что графическими знаками изображает какой-либо факт или идею», т. е. любые изображения и произведения пись­менности или печати. В Европе и США в послевоенные годы стали распространяться службы документации, ко­торые занимались обслуживанием бизнеса, медицины, политики, производства, т. е. специальной коммуника­ционной деятельностью, которая вышла за пределы тради­ционной библиотечно-библиографической сферы. В 1937 г. была учреждена Международная Федерация документа­ции, ныне именуемая Международная Федерация инфор­мации и документации. Документационная практика ста­ла предметом документационной науки, позже получив­шей название документалистика.

В 30-е годы в связи с распространением кино, радио­вещания, массовых иллюстрированных изданий, комик­сов и дешевых «покет-бук», философов-культурологов встревожил феномен массовой культуры, свидетельствующий о примитивизации духовных потребностей народ­ных масс. Опыт манипулирования массовым сознанием в тоталитарных государствах показал могущество и опас­ность средств массовой коммуникации, которые могут воздействовать на человеческие массы, словно шприц, делающий подкожное вливание миллионам людей одновременно. Гитлер в «Майн кампф» уделил большое вни­мание пропаганде и даже сформулировал правила, кото­рым она должна следовать: избегать абстрактных идей, апеллировать к эмоциям; настойчиво повторять несколь­ко главных лозунгов, используя стереотипные фразы; по­стоянно критиковать врагов государства; выделять одно­го врага для целей особого поношения и др. Стало ясно, что коммуникация — это не общедоступное благо, а обо­юдоострое оружие, требующее осторожного и осмысленного обращения.

После второй мировой войны развитые страны столк­нулись с информационным кризисом, вызванным проти­воречием между накопленными человечеством знаниями и возможностями их восприятия отдельным человеком. Ученые стали заявлять: «Гениальные открытия сделаны, опубликованы и похоронены в недрах библиотек, где их невозможно обнаружить; мы не знаем, что мы знаем!» Потребовались новые коммуникационные средства, «ав­томатические библиографы», мемексы, информатории. Стали повсеместно создаваться информационные служ­бы, информационные системы, информационные сети, использующие постоянно растущий потенциал вычисли­тельной техники и техники связи. Эти средства нуждались в научном обосновании, которое стала разрабатывать ин­формационная наука (Information Science), названная в 1966 г. в нашей стране информатика. Задача информати­ки виделась в совершенствовании лишь научной комму­никации; остальные же коммуникационные системы, в том числе — массовая, экономическая, политическая, эс­тетическая и т. д., оставались в стороне.

Между тем значимость массовой коммуникации не только не уменьшилась, а напротив, благодаря телевиде­нию и персональным компьютерам, возрастала все боль­ше и больше. Общество, «облученное телевидением», пе­рестало читать книги, ходить в кино и театры и посвятило  свой досуг красочным телевизионным сериалам и видео­фильмам. Западные бизнесмены и политики, всегда по­нимавшие значимость рекламы, открыли для себя новые возможности воздействовать на общественное мнение благодаря новым информационным технологиям. Служ­бы паблик рилейшенз и команды имиджмейкеров стали пользоваться повышенным спросом. «Не деградирует ли человечество?» — с тревогой спрашивали педагоги, писа­тели, публицисты, культурологи, взирая на взрывоподобное распространение компьютерных игр и интернетовских «чатов».

Ретроспективно оценивая достижения XX века в об­ласти изучения социальной коммуникации, можно конста­тировать, что коммуникационная проблематика стала со­ставной частью фундаментальных общественных наук — социологии, психологии, социальной психологии, куль­турологии, социальной философии, а также освоена раз­личными прикладными учениями от документалистики и журналистики до теории рекламы и паблик рилейшенз. Но целостная теория социальной коммуникации не сформировалась. Получилась картина рассредоточенной очаговости, когда отдельный очаг освещает тот или иной уча­сток социальной коммуникации, но общая структура уни­версума коммуникации скрыта в таинственной тьме. Ясно, что очаговое познание лишь начало познавательного про­цесса. Что же дальше?

 

3. Контуры метатеории социальной коммуникации

Независимо от прикладных приложений и корыстных расчетов бизнесменов и политических лидеров зарубеж­ные ученые оценили фундаментальную значимость соци­альной коммуникации для человеческой цивилизации, ко­торую в свое время П. Я. Чаадаев (1794—1856) сформулировал вполне определенно: «Лишённые общения с другими созданиями, мы щипали бы траву, а не размыш­ляли о своей природе»[5]. Более развернуто эта мысль вы­ражается в следующих тезисах, достаточно очевидных в наши дни:

• в процессе антропогенеза коммуникационная дея­тельность была решающей предпосылкой и питательной почвой для образования человеческого сознания и языка;

• коммуникация — способ формирования человечес­кой личности, поскольку только в процессе взаимодей­ствия с другими людьми происходит социализация ин­дивида и развитие его способностей;

• коммуникационная потребность — органическая (аб­солютная) духовная потребность человека; изоляция от общества приводит к неизлечимым психическим травмам;

• коммуникация — фактор и условие существования любых человеческих общностей — от малых социальных групп до наций и государств;

• коммуникационная деятельность — источник, сред­ство поддержания и использования социальной памяти, аккумулирующей культурный и исторический опыт со­циальных субъектов.

Между тем в Советском Союзе «коммуникационная наука», процветающая за рубежом, оказалась в числе реп­рессированных идеологическими органами научных дис­циплин. В «Философском словаре», изданном Политиз­датом в 1986 г., говорится «Коммуникация — категория идеалистической философии, обозначающая общение, при помощи которого «Я» обнаруживает себя в другом... Доктрина коммуникации в целом — утонченная форма ка­стовых и корпоративных связей. Объективно учение о коммуникации противополагается марксистскому пони­манию коллектива»[6].

Нельзя не вспомнить идеологически беззаботного, но отнюдь не безграмотного в философии замечательного лирика Б. Л. Пастернака, который написал:

Ведь вся жизнь есть только миг,

Только растворение

Нас самих во всех других,

Как бы им в дарение.

В постсоветской России научный климат, разумеется, другой, но отставание наверстывается с трудом. Правда, на библиотечно-информационных, журналистских, социо­логических, социально-культурных факультетах уже не один год читаются курсы «Социальные коммуникации», «Социология коммуникации» и производные спецкурсы. Появилось несколько учебных пособий и научных моно­графий, но все-таки нет ясности, что должна представлять собой «коммуникационная наука».

Главный редактор Международной Энциклопедии по коммуникации Э. Барнув, констатируя «коммуникацион­ную революцию, происходящую в индустриальных стра­нах», пишет: «Становится очевидным центральное поло­жение коммуникации в человеческой истории, что и объясняет, почему такие различные дисциплины, как ан­тропология, искусствознание, педагогика, история, жур­налистика, право, лингвистика, философия, политические науки, психология и социология стремятся к объяснению процесса коммуникации, сотрудничают в создании новой дисциплины», которая именуется теорией коммуника­ции. Задача этой дисциплины, по Э. Барнуву, состоит в том, чтобы выявить «все пути, по которым информация, идеи и установки распространяются среди индивидов, групп, наций и поколений».

С этим заявлением Э. Барнува в принципе можно со­гласиться, но оно нуждается в уточнении. Как представить себе «сотрудничество» разных наук в создании новой дис­циплины? Некий «межнаучный круглый стол»? Ясно, что надеяться на плодотворное сотрудничество специалистов разных отраслей знания в выявлении путей распростра­нения в обществе «информации, идей и установок» не приходится, хотя бы из-за терминологических барьеров между науками. Никакой «теории коммуникации» путем суммирования знаний, накопленных в разных научных дисциплинах, вырастить нельзя. «Теория коммуникации» не может состоять из разделов, заимствованных из антро­пологии, искусствознания, педагогики и т. д. Чтобы познать сущность и структуру универсума социальной коммуника­ции в целом, требуется не суммирование, а обобщение зна­ния, добытого антропологией, искусствознанием, педагогикой, историей и т. д. Такое обобщение, т. е. получение нового знания путем критического анализа, сопоставле­ния, оценки, систематизации частных фактов и концеп­ций, свойственно не теории, а метатеории, или обобщаю­щей теории.

Межнаучными метатеориями являются кибернетика, семиотика (общая теория знаков), системология (общая теория систем); известны метаматематика и металогика — обобщающие теории внутриотраслевого значения. Фило­софия — метатеория человеческого познания. Э. Барнув, ― говоря о «сотрудничестве» наук в создании «теории ком­муникации», по сути дела имеет в виду формирование метатеории социальной коммуникации.

Итак, метатеория социальной коммуникации — это межнаучная обобщающая теория, формирующаяся на ос­нове («мета» — после) различных наук, изучающих те или иные грани (аспекты, проблемы) социальных коммуника­ций. Эти науки, некоторые из которых перечислил Э. Бар­нув, можно назвать частными (конкретными) коммуни­кационными теориями (науками). При этом вовсе не обязательно, чтобы все содержание «коммуникационных наук» сводилось к коммуникационной проблематике; они могут изучать и другие проблемы, но важно, чтобы они вносили свой вклад в познание социальных комму­никаций. Отношение метатеория — частная (конкретная) тео­рия есть отношение взаимной зависимости. Метатеория использует содержание частных теорий для построения обобщающих концепций (типологий, периодизаций, за­кономерностей, принципов, тенденций и т. п.), а частные теории применяют эти концепции для углубления и обо­гащения своего содержания. Поэтому обе взаимодейству­ющие стороны заинтересованы в самостоятельном существовании друг друга. Метатеория ни в коем случае не должна поглощать обобщаемые теории (в противном слу­чае обобщать будет нечего и она утратит свой метатеоретический статус), а обобщаемые теории нуждаются в опоре на метатеорию для своего дальнейшего развития.

Метатеория связана генетически с обобщаемыми тео­риями, является производной от них и может возникнуть только после того, как созрели предпосылки для обобще­ния. Такие предпосылки (прав Барнув!) сейчас созрели, но созрели они не для теории коммуникации (таких тео­рий различных коммуникаций — массовых и специаль­ных, речевых и технических, научных и эстетических — сегодня достаточно много), а для обобщающей метатео­рии. Наметились контуры метатеории социальной ком­муникации, которые можно представить в виде следую­щих десяти проблем:

1. Понятие социальной коммуникации как межнауч­ной категории.

2. Коммуникационная деятельность, ее уровни, виды, формы.

3. Социальная память и социальная коммуникация;

4. Естественные и искусственные коммуникационные каналы.

5. Эволюция социальных коммуникаций; смена ком­муникационных культур.

6. Семиотический подход к социально-коммуникаци­онным проблемам: семиотика социальной коммуни­кации.

7. Информационный подход к социальной коммуни­кации: социальная информация.

8. Коммуникационные потребности личности, соци­альных групп, общества.

9. Социально-коммуникационные институты и службы.

10. Система социально-коммуникационных наук.

В настоящее время курс «Социальная коммуникация» изучается на факультетах культуры, журналистики, соци­ологических, библиотечно-информационных факультетах и в некоторых других вузах. Учебники и учебные посо­бия отсутствуют. Поэтому настоящая книга написана в жанре учебного пособия. Проблематика метатеории, рас­смотренная нами, охватывает содержание вузовского  общепрофессионального курса. Каждой из проблем посвяще­на одна из глав книги. В конце каждой главы приводятся: выводы, отражающие более-менее достоверное знание по данной проблеме; terra incognita (непознанная область), где перечислены некоторые актуальные вопросы, ответы на которые мы не знаем; список литературы, рекомендуе­мой для дальнейшего изучения проблемы.