Историческая этнология - Учебное пособие

Сюжет 3. кемализм в турции

В истории Турции, и притом, в истории ХХ века, есть страницы, которые не могут не вызывать удивления историка и которые, опять же, невозможно объяснить с помощью традиционных исторических методов.

Когда-то туркам казалось, что распад Османской империи будет поистине вселенской катастрофой. Ведь с ней была существенным образом связана самоидентификация турка. И действительно, когда империя в результате первой мировой войны рухнула, туркам показалось, что рухнул весь мир. И почти мгновенно, и по внешней видимости совершенно спонтанно, Мустафа Кемаль провозглашает свой "Национальный Обет", что имеет, кажется, магическое действие.

Победив, Кемаль начинает воссоздавать Турцию, но совершенно в новом качестве, как светскую республику, четко очертившую свои границы. Его реформы касаются не только сферы государства и управления, но и религиозной, культурной, бытовой. Все это почти не встречает протеста населения. Имперский народ, никогда не идентифицировавший себя по национальному признаку, а только по религиозному, создавал национальное государство. Народ, для которого его принадлежность к исламу была главнейшей самохарактеристикой, спокойно перенес и уничтожение халифата, и множество самых разнообразных религиозных запретов, проводившихся, кстати, в довольно грубой форме, и, наконец, что весьма важно, покорно снял с себя феску, которая была для него символом достоинства турка, и надел доселе глубоко презираемый им европейский головной убор — шляпу с полями (специально с полями, чтобы затруднительно было совершать намаз). При этом народ, крестьяне, ведут себя так, словно с ними ничего особенного не происходит. Если и встречаются какие-либо признаки надрыва, то только у ограниченного числа интеллигентов.

Означает ли все это, что в сознании турецкого народа произошел серьезный сдвиг, который мог быть только результатом глубоко кризиса?

“Да”, —  должен был бы ответить и историк, и этнолог. Но что в каждом из этих случаев подразумевалось бы под этим “да”?

Народ совершенно лоялен властям и подчиняется реформам Кемаля. Из этого историк мог бы сделать вывод, что народ принял кемализм и связанную с ним идеологию модернизации и вестернизации (уподобления восточного общества западному), если бы не существовали общеизвестные факты, что турки в массе своей идеологии Кемаля не приняли.

Кемалистская идеология турецкими крестьянскими массами безоговорочно отвергается. Примеры этого нашли многочисленное выражение в литературе. В романе Халиде Эдиб "Убейте блудницу", где народ линчует патриотку-учительницу, пытавшуюся проповедовать идеологию национализма в деревне, или в романе Якуба Кадри "Чужак", в котором бывший офицер Джамиль, поселившись в анатолийской деревне, посвящает себя проповеди идей Кемаля, и убеждается в отсутствии у анатолийских крестьян каких бы то ни было национальных чувств. "Мы не турки, а мусульмане",- говорят они. Проповедь кемализма стекала с турецких крестьян как с гуся вода. Национально-освободительная борьба оставалась в их понимании Джихадом, борьбой за ислам. Созданные для пропаганды национализма в деревнях “турецкие очаги" быстро превратились в традиционные кофейни, и результаты их деятельности чаще всего сводились к нулю. В годы, когда правительство действительно следило за запретом на религиозное обучение, крестьяне тайно изучали арабский язык и Коран. В сельской местности это явление носило почти повальный характер. Однако никаких явных протестов против антирелигиозных мероприятий Кемаля со стороны турецких крестьян мы не встречаем.

Это поистине загадка для историка. Факты надо как-то согласовать. И тогда некоторые исследователи высказывают мнение, что если эти реформы, которые так резко посягали на нравственные нормы общества, не вызывали протеста, то объяснить это можно лишь тем, что большинство населения о них просто не имело понятия.[17][8] Эта точка зрения, кажется, порой получает подтверждение.

 Турецкий писатель Махмуд Мекал в 1967 году опубликовал серию очерков “Ничего нового на восточном фронте”, где он приводит беседу с женщиной, которая на вопрос, кто стоит у власти, уверенно ответила — султан.

Подобных примеров приводилось немало. Между тем неведение турецких крестьян представляется крайне странным. Все крестьянские парни служат в армии, которая и по сей день является носительницей идеологии кемализма, и в которой каждому солдату добросовестнейшим образом вдалбливаются кемалистские идеалы. Неужели, сняв военную форму, бывшие солдаты напрочь все забывают?

Чем больше фактов о мировоззрении турецких крестьян будет собирать специалист по новейшей истории или социолог — тем больше будет становиться клубок противоречий.

Особенно интересно происходят в Турции военные перевороты, ставшие почти традиционными. Расклад сил каждый раз таков: Армия — верна идеям кемализма. На нее опираются политики, проводящие линию на вестернизацию жизни в стране и отказ от традиционных исламских ценностей. Народ — строго привержен исламу, идеология вестернизации ему чужда. Народ оказывает определенное моральное давление на политиков и силы, представляющие ислам, постепенно начинают пробираться к власти. Тогда и происходит выступление армии. Как реагирует народ? Журналист Петер Геллерт в очерке о военном перевороте начала шестидесятых годов описывает то, как радостно приветствуют армию, пришедшую к власти именно для того, чтобы пресечь рост исламизма в стране, мусульманские массы... [18][9]

Вряд ли такое поведение народа может объяснить историк. Как и в нашем предыдущем примере мы видим явную нелогичность в поведении народа,  которая не имеет очевидного объяснения.

Антрополог поставит вопрос иначе: турецкие крестьяне действительно не знали ничего об изменениях в их стране или не хотели знать? Мы сталкиваемся, очевидно, с какими-то специфическими особенностями в сознании турецких крестьян, помогающими им сохранить свою идентичность и не видеть, не слышать ничего, что могло бы оказать разрушительное действие на их сознание.

 

Эти особенности связаны, мы будем это подробно говорить об этом в последующих главах, со спецификой функционирования этноса, его защитной реакцией на изменения окружающей его политической и культурной реальности. Для каждого этноса характерна своя уникальная модель реакций на ситуации, которые угрожают ему гибелью. Однако практически всегда такая реакция связана с определенным изменением в восприятии этносом реальности.

 

Так, все указывает на то, что турецкие крестьяне не воспринимали, абстрагировались от того, что могло вызвать в их сознании кризис —  нечто подобное бывает в критической ситуации и с индивидом — и вели себя в соответствии с тем, какой им представлялась окружающая действительность, то есть продолжали жить не в национальном государстве Турция, а в Османской империи. Внешне их поведение, безусловно, кажется странным.

Итак, поверх закономерностей исторических, социальных, экономических процессов наслаиваются закономерности процессов этнических. И следует отметить, что наслоение это происходит практически всегда. Этнокультурные особенности народов, переживающих те или иные социальные процессы, всегда в большей или меньшей мере эти процессы корректируют. Иногда эта коррекция мало значима и историк ее может игнорировать, вполне успешно объясняя происходящие события политическими, географическими, социальными и т.п. условиями. Однако это возможно не всегда. Порой этнокультурные особенности народы влияют слишком явно. Поскольку внешнее выражение этнокультурных особенностей столь разнообразно, столь пестро, сколь разнообразной может быть культура различных народов, то распознать их труднее, чем проявления прочих социальных и т.п. процессов. Они выглядят как странности, нелогичности в поведении народа.

Еще сложнее объяснить историку те случаи, когда он непосредственно сталкивается с проявлением этнических процессов, процессов этногенеза или этнической самоорганизации.

А они могут быть достаточно мощными, вовлекающими в себя миллионы людей. Такова, например, история формирования современного Еревана.