А.П. КУНИЦЫН

(1783—1841)

Замечания на нынешнюю войну1

Когда французы заняли Москву, распространилась глубокая печаль. Князь Кутузов сожалел о взятии столицы неприятелем, но не хотел подвергнуть русской армии невыгодному сражению. Основывая свою славу не на пустом самохвальстве, а на истинном превосходстве гения, он дал Бонапарту случай написать громкую афишку или высокопарную сказку о занятии Москвы. Вероятно, что в Париже и до сего времени полицейские служители — ревностные правозвестники Бонапартовой славы — по всем местам и перекресткам оглушают проходящих сим известием.

Князь Кутузов написал о сем печальном происшествии краткое уведомление, в котором без всяких прикрас уверял, что не предстоит никакой опасности, хотя злодейства неприятеля и причинят много вреда столице***. Расставив наблюдательные отряды войск по дорогам, ведущим от Москвы в разные стороны, сам он зашел неприятелю во фланг и одним движением сделал три дела: во-первых, остановил неприятеля, затруднив его сообщение с границей; во-вторых, прикрыл от него плодоносные губернии; в-третьих, обеспечил продовольствие своей армии и открыл ей способы усилиться. Победительное бездействие Кутузова при Тарутине и Леташевке было пагубно для Наполеона; он не мог получать провианта со стороны Смоленска по причине беспрестанных поисков русских отрядов на сей дороге; шайки французов, посылаемые на грабеж, приносили ему мало прибыли и почти всегда попадались во власть русских. Таким образом, Наполеон в самой Москве соделался неопасным для русских****. Видя себя в крайнем положении, решился он сделать сильный напор на Калугу, дабы испытать счастие, нельзя ли прорвать русскую линию; но при Малом Ярославце узнал невозможность сего предприятия. Итак, с болезненным сердцем и гладною утробою обратился на прежний свой тракт.

План военных действий Кутузова ныне обнаружился: поелику нельзя было сражаться с французами спереди без значительной потери, то он трудолюбивым своим бездействием при Тарутине и Леташевке поворотил их к себе тылом, дабы удобнее наносить им удары.

В продолжение нынешней войны русская армия приняла вид пасти огромного льва. Нижняя челюсть оной начинается от Москвы и продолжается до Бреста-Литовского, или до Варшавского Герцогства. Верхняя челюсть начинается также от Москвы и оканчивается у Риги. В начале войны пасть сия была сжата, но по мере приближения французов, она раскрывалась. Наполеон безрассудно бросился с своею армиею в средину оной. Может быть, он надеялся разорвать мускулы, которыми сжимаются челюсти, но в этом обманулся. Приближившись к Москве, он заметил, что пасть начала сжиматься, и вскоре почувствовал, что армия его не может сопротивляться давлению челюстей, происходящему от их сближения. Тщетно спешил он выйти из сего пространного зева: почти все его войска уже, так сказать, стиснуты; может быть, и сам он не избежит роковых зубов раздраженного им льва.

Наполеон хотел быть новым Самсоном; тактика израильского богатыря благоразумнее тактики корсиканского рыцаря. Первый схватил льва за морду и конец нижней челюсти, дабы избегнуть его зубов, естьли не в силах будет разорвать голову сего животного на две части. Наполеон бросился в средину пасти, дабы массою своего тела разорвать мускулы; но не подумал о том, как избавиться от угрызения, естьли будет невозможно обессилить мускулы или разорвать челюсти.

Царское село

Русские просветители.

М., 1966. Т. 2. С. 173-175.

ИЗ «СЫНА ОТЕЧЕСТВА»

 Корреспонденции о военных действиях2

 Пишут из армии, что несколько казаков, стоявших на часах при пушке леса, привязали на веревку барана, а сами притаились за кустарником. Откуда ни взялись французские гусары, бросили оружие и начали делить барана. В ту же минуту казаки выскочили из засады и забрали их в плен без всякого труда. При другом случае, когда казаки наши ударили на ряд французской конницы, один гусар соскочил с лошади и пустился бежать. Схватив его, начали спрашивать, по какой причине он оставил лошадь. «Не удивляйтесь, — сказал он, — я более надеюсь на свои ноги, чем на ноги моего коня; уже давно наши лошади с места не двигаются и я затем только на нее влез, чтобы, сидя повыше, издалече вас завидеть».

Говорят, что во время пребывания французов в Москве небольшой их отряд с одной пушкой отправлен был на Калужскую дорогу для сожжения одной деревни. Солдаты за благо рассудили прежде исполнения сего приговора разграбить деревню и, оставив пушку на поле, бросились по домам за контрибуцией. Один крестьянин, выбежав из деревни, увидел, что при пушке нет никого, сел на нее верхом, ударил по всем по трем и прискакал с нею в русский лагерь. Главнокомандующий наградил его, сказывают, знаком отличия военного ордена.

После дела при Дашковке вынесен был с места сражения гренадер, раненный в грудь пулей, оставшейся в нем. Когда лекарь, худо говоривший по-русски, стал его осматривать, то, разглядев рану в груди и желая знать, где пуля остановилась, стал щупать спину, воин, ослабленный, истекший кровью и едва дышащий, сказал бывшим тут офицерам: «Ваше благородие! скажите лекарю, к чему он щупает мне спину? ведь я шел грудью!».

Сборник материалов к изучению истории русской журналистики.

Вып. I. С. 110.

А.П. Куницын — профессор Царскосельского лицея и Петербургского университета в годы войны и позднее регулярно печатался в «Сыне отечества». Ему принадлежит статья в первом номере журнала «Послание к русским» и другие материалы.

1 Впервые напечатано в «Сыне отечества» (1812. № 8. Ч. II).

*** Кутузов был ангелом-утешителем для русских в сие печальное время. Сходственно с сим можно поставить на его изображении следующую надпись: Аз есмь с вами и никто же на вы» (примеч. Куницына)

**** Спокойствие Кутузова при Тарутине и Леташевке можно выразить следующей надписью: «Nihil me stante timendum» (примеч. Куницына; перевод: «Не должно ничего бояться, пока я стою»).

2 Корреспонденции о военных действиях впервые опубликованы в «Сыне отечества» (1812. № 3, 5, 8).

К. Ф. Рылеев